Искатель. 1997. Выпуск №6

Толпа на площади шумела, нимало не обращая внимания на надоевшее чтение приговора. Шум несколько стих лишь когда асессор взялся за последний особенно головоломный период:

— …рассмотрев все это мы заявили и заявляем, что вышеперечисленные преступления действительно имели место и, исходя из сего, мы снимаем с известного Бенини все исключения и защиты, объявили и объявляем, что он действительно совершил все поступки и преступления ему приписываемые, для исправления которых мы его присудили и присуждаем ныне к уплате денежного штрафа в сумме тысячи туренских ливров в пользу святой римской церкви, и тотчас по вынесении приговора он должен быть проведен со своими книгами в день и час базара от ворот городской тюрьмы по перекресткам и оживленным улицам на рыночную площадь, и на той площади, названной Мясной рынок, он должен быть сжигаем на медленном огне до тех пор, пока тело его не обратится в пепел…

Толпа — спящий зверь, почуявший сквозь сон запах крови — глухо заворчала. Многие горожане старались выбраться из давки, чтобы забежать впереди процессии.

«Помни, — сказал себе Лючилио, — здесь худшие из всех. Большинство все-таки сидит по домам и не хочет смотреть на казнь.»

Однако, приговор был еще не кончен. Лектор выше вздел свиток и закричал, перекрывая гул народа:

— Приговор над вышепоименованным Бенини должен быть приведен в исполнение всенародно, вместе с ним должны быть сожжены и его книги. Мы же, вибалли и судья, осудив и осуждая его, приговорив и приговаривая, все затраты на судопроизводство, от коих мы берем процент, возлагаем на мэтра Лючилио Бенини и объявляем все и каждое его имущество взятым в пользу юридических расходов…

Далее голос ученого мужа потонул в насмешливых выкриках, свисте, гоготе и топоте ног. Все догадывались, что суд не расстанется с попавшими в его лапы деньгами, но что он просто объявит их своими… этого не подозревали даже самые циничные, и теперь горожане негодовали, чувствуя себя обделенными. Лючилио усмехнулся, глядя с возвышения на возмущенные лица. Можно подумать, что это у них отняли при аресте кошель с тысячью ливрами.

Приговор прочитан, в конце свитка оставались лишь подписи судей, Лючилио приготовился к тому, что сейчас начнется долгое позорное шествие среди распаленной толпы и вдруг… С трудом дождавшись тишины лектор произнес еще одну фразу, которой прежде не было в приговоре:

— Решение оглашено при полном заседании, в присутствии прокурора святой инквизиции, и может быть изменено в случае, если осужденный Бенини принесет полное отречение и раскаяние в совершенных деяниях, что мы и оглашаем здесь седьмого дня, месяца июня одна тысяча шестьсот тридцать восьмого года.

Долгую секунду Лючилио падал в бездонную пропасть, сраженный новым ударом. Долгую секунду на площади стояла глухая, ничем не нарушаемая тишина. Потом она взорвалась от гневного рева оскорбленной толпы.

Обманули! Ничего не будет, торжественные приготовления обернулись пшиком, сейчас преступник падет на колени, и праздник будет испорчен, не состоится зрелище столь редкое в наш слишком мягкий век!

Лица только что выражавшие любопытство, страх, радость, даже жалость, разом исказились. Теперь все ненавидели Лючилио, потому что он обманул их, ускользнув во второй уже раз от очистительного пламени. Негодяй! Они так надеялись, что сегодня на Мясном рынке для них зажарят этот славный кусочек мяса!..

Под взглядами полными ненависти холодное спокойствие вернулось к Лючилио. Собственно говоря, ведь он еще полчаса назад мог позвать Голос и спастись. Пусть судьи думают, что поставили его перед искушением, для него ничто не изменилось.

Лючилио отвернулся от прокурора, извлекшего из рукава лист с текстом отречения, и с безучастным видом стал рассматривать здание ратуши, стоящее напротив собора.

Вой толпы погас.

Колыхнулось полотнище с голубым Андреевским крестом, процессия двинулась. Человеческая река шумела, ворчала, хохотала, кощунствовала, развлекаясь на все лады. Удивительно, как интересен становится человек, о котором знаешь, что сейчас он обратится в горстку пепла. Какой-то зевака то и дело забегал перед процессией, чтобы, когда Лючилио пойдет мимо, изумленно протянуть: «У-у-у!..», — а потом сорваться с места и снова мчаться вперед, мелькая ногами в разноцветных чулках.

«А ведь они боятся меня!» — открытие пришло неожиданно, когда Лючилио оступился на неровной мостовой, и тотчас его эскорт отозвался дружным «Ах!», а охрана вздрогнула, и поникшие было мушкеты поднялись на должную высоту. Можно представить себе ужас этих бедняг, если бы они услышали Голос! Но он был слышан только Лючилио.

— Извини, — сказал Голос, — возможно, я помешал, но чувства твои слишком тревожны. Мне показалось, что ты зовешь меня.

— Я не звал, — мысли путались, а разговор надо было продолжать, иначе Голос заподозрит неладное и может воспользоваться умением понимать невысказанное, и тогда… — Где ты был? Как прошло твое путешествие?