Искатель. 2004. Выпуск №08

Ширма упала к ногам поднявшего в приветственном жесте руки, улыбающегося иллюзиониста. Или колдуна?.. Шквал аплодисментов был настоящим взрывом, в котором утонули мои жиденькие хлопки.

…остановились возле моего дома. Я посмотрел ему в глаза:

— Почему вы согласились выпить со мной пива, почему не приказали своим мордоворотам выгнать взашей наглого типа из гримерки? Вы же не поверили, будто я хороший гид и с радостью покажу вам достопримечательности. Вы ведь чувствовали, что я не собирался водить вас по городу…

Он пожал плечами:

— Там на арене я увидел ваши глаза. Это было что-то! Я не могу передать словами… Так колдун чувствует, что нашел своего ученика, так отец понимает, что маленькое сморщенное тельце — его ребенок. Я называю подобное озарением.

— Вы хотите поделиться со мной своим талантом?

— Мне нечем делиться. Я не знаю, как я это делаю. Я просто умею жить. Даже после смерти.

— Но при чем здесь тогда «колдун с учеником»?

— Не знаю, право, не знаю… Мне кажется, вы поймете меня, поймете, что творится у меня в душе.

— Все не так просто, как вы говорите. Во всей этой истории есть что-то, что я не могу до конца осознать… Сам процесс. Как вы делаете свои фокусы?

— Если б я знал. Трансформация тела, наверное.

— Нет, я не о том. Почему — вы, а не дядя Вася из пятнадцатой квартиры, или мистер Кресс, или фрау Болен? Или еще кто-нибудь.

Он пожал плечами, а я предложил зайти ко мне на «чашечку» водки с закусью в виде хлебного мякиша, макаемого в масло из-под консервированного лосося, и он не смог отказаться. Почему — не знаю. Время было позднее, ему, наверное, ужасно хотелось спать, но, несмотря ни на что, он зашел ко мне. Охрана расположилась у подъезда, а мы с Ламонтом накрыли стол и сели за водку. После третьей рюмки, пока еще спиртное не успело сделать свое грязное дело, я решил выложить ему все.

— Вы должны знать про равновесие.

— Кое-что, — произнес француз, потом поправился. — Хотя, смотря о каком равновесии идет речь.

— Я читал одно из ваших интервью, в нем вы обмолвились о космическом равновесии. Везде свой порядок, действия, поступки уравновешиваются и тому подобное. А потом я начал замечать странности, на которые раньше не обращал внимания. Странности, напрямую связанные с вами, а точнее, с вашими выступлениями. Допустим, вы топитесь в стеклянном кубе, но как ни в чем не бывало остаетесь живы, а где-то на окраине Парижа с вашим внучатым племянником происходит несчастный случай. После шикарной вечеринки он захлебывается в собственной рвоте. И все бы ничего, если бы не совпадение по времени. Два этих происшествия случаются одновременно. Так же с таблетками. Вы выпиваете несколько пачек, но оттого лишь закатываете глаза и ухмыляетесь в камеры. А бывший муж вашей сестры — он травится выхлопными газами в собственном авто. А отравиться должны были вы…

— Остановитесь, — произнес француз пьяным, а потому немного надтреснутым голосом, — теперь я понимаю, почему согласился пойти с вами. Вы — дьявол. Это вы даровали мне мое проклятие, а теперь пришли требовать расчета.

— Никакой я не дьявол. Просто мне надо понять…

— Не делайте мне больно, не вспоминайте о моем проклятии.

— Бог мой, — воскликнул я, — до меня только что дошло: ваши родственники, наверное, как огня боятся ваших выступлений. И, верно, один из них перестал бояться несколько часов назад — в тот самый момент, когда вы боролись с петлей.

— Нет, теперь я умею обходить этот закон. Ритуальное убийство животных. В момент моего выступления в подсобном помещении один из ассистентов вспорол горло сиамской кошке. И это позволило мне в очередной раз обмануть смерть. Но здесь главное — не ошибиться. Горло, только горло!

— Значит, вам все же удалось сдвинуть весы в сторону.

— Да, и я пытаюсь научиться управлять ими. Хотя сам механизм остается неизменен: ради моих полотен кто-то должен умереть.

— Полотен? Вы имеете в виду картины? Краски?

Он только мельком взглянул на меня, но мне удалось ухватить его взгляд, взгляд совершенно сумасшедшего человека, который ради искусства, совершенства или чего-то еще готов жертвовать чужими жизнями. И тут я вспомнил его слова о картинах. Правильно: он пишет полотна, инструментом является собственное тело. И еще — дар, дар не человечий, но дьявольский, заставляющий тело размякать, а душу черстветь и покрываться жесткой коркой отстраненности.

— Вы ничего не понимаете, — вдруг в искреннем волнении зашипел француз. Его акцент усилился, он начал путать слова, а так как мы оба были изрядно пьяны, я с большим трудом улавливал смысл его слов. — Вам не дано почувствовать всесилие — когда Господь дарует человеку способности, коих нет ни у кого из смертных. Я — полуангел. Не смейтесь, пожалуйста, я не комик, я — почти ангел. А когда-то я был простой глиной… помните о глине Господа Бога? Это меня он вылепил из бесформенного куска глины.

— У каждого дара есть оборотная сторона.

— Разве смерть как явление — это так страшно?

— Смерть?