— Послушай меня, мальчик. И запомни на будущее, — сказал Москит. — Правила для всех одинаковы. Там смертельно опасная инфекция, которая или уже распространилась, или грозит распространиться. Никаких уступок не будет. Или что тогда начнется? Пир во время чумы? Разборка между тупорылыми кентавроидами?! Если в течение трех часов гибрид в добровольном порядке не окажется в изоляторе, то исследовать будут уже его труп.
— А если стрелять снотворным? — спросил я.
— В тебя снотворным стреляли? — накинулся Москит.
— Возможно, — проговорил Есман.
— Что вы сказали? — Москит поморщился. — Выражайтесь яснее.
— Вы сейчас сказали: смертельно опасная инфекция. Я говорю: возможно. Я мог ошибиться. Пострадают два невинных существа. Кентавр, который имел шанс на спасение, и наяда, которая просто защищает, как умеет, самое дорогое, что есть в ее жизни.
— Это будет на вашей совести. А вам ведь это не впервой, да, Есман? Когда из-за вас страдают и умирают невиновные. Потому что вы выбрали неверную тактику.
Я посмотрел на Виктора Генриховича. О чем это говорит Москит? Я видел, как кулаки штаб-лекаря сжались до хруста, а глаза стали бешеными: казалось, еще мгновение, и он набросится на главмеда.
— Вы свободны. Оба, — сказал Москит. — До решения вопроса ваша команда отстранена от работы.
На выходе Есман даже не посмотрел в мою сторону.
Уже прошел час. Осталось еще целых два. Я сижу в пустой комнате отдыха (все на вызовах) и бесцельно тыкаю в клавиши «Соробана». Домой меня никто не гонит. Есман тоже был где-то здесь. Францу велели сдать смену.
Было так. Мы подогнали машину ближе. Когда мы втроем — Есман, Франц и я — подошли к дому с носилками, раздался резкий свист, а потом рядом со мной воткнулась стрела, выпущенная из боевого арбалета. Сицилия прокричала, что тоже умеет стрелять, Пол ее научил. Она кричала в рупор, что Пол останется дома, ни в какой изолятор она его не отдаст. Пристрелит любого, кто приблизится. И начнет с «милого мальчика». Есман велел мне вернуться в машину. Сам что-то пытался наяде объяснять. Приблизительно в таких терминах: вы прибрежная идиотка, если надеетесь его спасти таким образом. Переговоры не увенчались успехом. Вежливость у моего куратора страдает.
Проклятый диагноз. Что-то во всем этом не дает мне покоя. Нарывы были не слишком похожи на картинку из учебника… Почему не заболела Сицилия? Вероятность передачи инфекции была высока. Вроде бы все симптомы укладываются в схему. Или нет?
Чтобы отвлечься, я захожу на официальное гироприбежище «Заводных кукол». На странице — печальные новости. Энни и Дженни во время гастрольного тура по южным странам подцепили какую-то заразу и слегли в местной больничке как минимум на две недели. Продолжение тура под вопросом.
Прививки бы все сделали — и не слегли бы.
Святые угодники!
Я вылетаю из комнаты, сбегаю по лестнице на первый этаж.
— Есмана не видели? — спрашиваю у блондинки-диспетчера.
— Бушлат надевал свой… тут есть один бар через дорогу…
Бар называется «Суббота». Я нахожу штаб-лекаря за стойкой.
Он поддерживает голову рукой. Сначала мне кажется, что он уже мертвецки пьян, но, подойдя ближе, замечаю, что в стакане у него молоко.
— Куратор Есман, — говорю я. — Вы ошиблись. Это не сап. Это оспа.
Бармен перестает вытирать стакан полотенцем.
Штаб-лекарь поворачивает голову и произносит усталым голосом:
— За этим прибежал? С памятью плохо, козлоногий? Ты об этом подумал еще у нее в доме. А я подумал еще раньше. Иначе стал бы я говорить «всю правду»! При натуральной оспе не так часто встречается лимфаденопатия. Да и пневмония характернее для сапа. Это первое. И второе: этой болезни у людей, если ты забыл, уже лет тридцать как нет. По крайней мере, на территории нашей страны. Один процент против ста. Где он заразился? — Есман медленно поднялся. — И третье: у лошадей оспа протекает совсем по-другому…
— Первое: Пол не вполне лошадь. Второе: еще на первом курсе нам говорили, что бывает два и более не связанных между собой заболевания: в нашем случае пневмония появилась первой!
— А еще что ты помнишь из первого курса?
— И третье, — говорю я. — А кто тут говорит про натуральную оспу?
Знаете, это непередаваемое ощущение: видеть, как твой куратор вдруг перестает наблюдать идиота только в тебе.
— Нам срочно нужен транспорт, — говорит Есман.
Но на выходе из бара нас уже ждет мотоциклет с коляской. На этой штуке Франц приезжает на работу. Немец невозмутимо курит сигару.
— Какого хрена ты-то здесь? — удивленно спрашивает штаб-лекарь.
— Мальщик бежать к бару.
— Почему ты вообще не уехал домой?
Франц выпускает в лицо Есмана струю дыма.
— Я три года с тобой работать, Эсман. Я зналь, что так будет. Куда ехать?
— В зоопарк, — в один голос отвечаем мы.
Франц домчал нас до Колтушевского зоопарка менее чем за полчаса. Город стоял в пробках, но наш водитель умудрялся проскакивать какими-то дворами и такими узкими улочками, что коляска мотоциклета задевала стены домов. Он гнал на сумасшедшей скорости, мне казалось, что, пока доберемся до места, я успею десять раз поседеть.