Антонина за эти дни совершенно выбилась из сил. Она так и не сумела выспаться после той сладкой и сумасшедшей ночи, моталась с маршрутки на электричку, с электрички на автобус (междугородних таксистов боялась). Перекемаривала, постоянно чувствуя спиною тяжесть фантастической, уличающей ее добычи, на твердых скамейках возле закрытых на ночь районных автовокзалов. В Дерновске-Северском, вчера, за полночь, ее приглашала к себе переночевать старуха в грязном стеганом халате и с двумя облезлыми котами на поводках, но Антонина побоялась, что у этой доброй самаритянки объявится внучек-уголовник. Полчаса тому назад, на глухой лесной тропинке, что ведет из одной бывшей советской республики в другую, она, по времени убедившись, что уже наверняка на другой территории, позволила себе расслабиться немного — и тут же задремала прямо на ходу. И привиделось ей, что вышла уже к селу, и были это хорошо ей знакомые Стрельцово-Лежачи, но почему-то вовсе на себя не похожие, многоэтажные, серо-кирпичные. Что идет мимо кряжистых седобородых стариков, рассевшихся на чугунных скамейках у подъездов, и что ежится под их осудительными взглядами… Ну чего там в ней такого увидели? От приметного чемодана Антонина избавилась еще в Козельце, купив себе большой туристский рюкзак, — большой, но без этих новомодных молний на середине, а мешок типа абакумовского, чтобы раскапывать до самого дна не всякому менту захотелось… Когда сон-видение рассеялось и опять проявился перед нею зеленый майский лес, Антонина стиснула зубы и решила отдохнуть только на опушке, а чтобы не засыпать по-дурному, вспомнить ту решающую ночь: вспомнишь — вздрогнешь, не заснешь!
Тогда, оторвавшись от «Кота», она повела себя, как ей самой казалось, очень разумно. Помчалась на квартиру, мгновенно собралась (Филатыч мог появиться с минуты на минуту). Набив самым необходимым рюкзачок, решилась наконец заглянуть в трофейный чемодан — и затряслась в сладостном ужасе. Буквально на автопилоте поехала как можно аккуратнее в ближний аэропорт. По дороге немного оклемалась и вспомнила о чужом пакете на заднем сиденье. На окраине уже, между двумя пустынными по раннему часу троллейбусными остановками, съехала на обочину и остановила тачку. Перетащила пакет вперед и, чувствуя себя никакой не Бонни, а позорной воровкой, вытряхнула на сиденье шмотки своего временного Клайда.
Пиджак из немнущейся материи, в карманах триста с чем-то гривен, три по сто баксов, две тысячи белорусских «медведей», полтинник и два гривенника; упаковка секретных резиновых приспособлений, ага, «с клубничным вкусом»… Тут Антонина покраснела, однако решила обдумать все обстоятельства, связанные с этой последней находкой, как-нибудь на досуге. Шелковая (надо же!) рубашка, в карманчике пусто; давешний галстук в тон к пиджаку — развязанный, что бесполезно свидетельствует об умении управляться с этими мужскими удавками. А вот «медведи», возможно, подсказывают направление отхода. Ни зажигалки, ни сигарет (ведет хоть и преступный, но здоровый образ жизни!). Оглянувшись, она переложила в сумочку деньги, надорвала блестящую подкладку пиджака, попыталась оторвать у рубашки рукав — не вышло, скомкала ее, засунула в пиджак, в карман пиджака галстук, выскочила к маячившему неподалеку мусорному ящику, сунула в него сверток. Ей казалось тогда, что если будет делать все как надо, то обойдется, — но разве она не была права? Буквально докатилась до аэровокзала, оставила на платной стоянке тачку, как и обещала Филатычу. Когда расплачивалась с хамоватым тинэйджером ворованными (а вдуматься — и того хуже!) деньгами, впервые ощутила преимущество богатства, невидимую перегородку, отделившую ее от малого, вынужденного растягивать скудные свои доходы от получки — и почти до получки.
Заревел, прогревая двигатели, невидимый самолет, народу у аэровокзала погустело, несмотря на рань. Антонина как-то успокоилась и решила позвонить в гостинку Пахомию. Первым делом, чтобы разбудить: если она ночь не спала, с какой стати ему дрыхнуть? Ну и напомнить насчет тачки. Потом сразу повесить трубку. Достала мобилку, разблокировала звук, нажала номер «I», порадовалась, что он больше никогда не понадобится. Пять гудков, восемь, десять… Отсоединилось. Снова… Фклатыч не отзывался. Поехал, стало быть, сразу домой. Антонина знала, что он, когда дома, всегда первым поднимает трубку, к тому же супруга, эта индюшка перекрашенная, в будни в это время (ого! быстро натикало) на работе, поэтому смело нащелкала домашний номер. Занято. Не спит уже, старый греховодник… Она повторила набор.
— Да отстаньте вы от меня с вашей кафедральной проверкой! Нет уже Пахомия Филатовича, застрелен киллером! Полиция здесь… Зачем?
— Кто у телефона? Представьтесь.