Искатель, 2019 №2

В беспамятстве были подняты из воды Юрченко, Казаков и Стройкин. Их тоже отправили в Киркенес, в тюрьму. И тоже допросы, пытки. Даже инсценировали расстрел, все пытались узнать от моряков сведения о флоте, кораблях, технике. Там же, в Киркенесе, Юрченко встретил Селянина и Минина. А потом всех переправили в Тромсё. Бараки, похлебка, работа с утра до ночи. Знакомство с норвежцами из Сопротивления. В октябре 1944 года, когда советские войска начали наступление в районе Петсамо, Юрченко с товарищами бежал из лагеря. Помогли норвежцы, рассказав, как обойти немецкие заставы и выйти к посту шведов. Шведы встретили хорошо, накормили, показали дорогу дальше. На двенадцатый день, одолев по территории Норвегии и Швеции около четырехсот километров, беглецы добрались до Кируны, где находилось советское консульство. В конце сороковых годов Юрченко уехал на Дальний Восток. Работал в рыболовном флоте капитаном траулера. Затем капитаном большого морозильного рыболовного траулера БМРТ. Словом, всю жизнь в море.

До 1947 года был жив боцман двести тридцать девятого Олег Селянин. Вернувшись на Родину, он продолжал служить на торпедных катерах, но в декабре сорок седьмого трагически погиб.

Где они сейчас — Казаков, Суслов, Стройкин? Живы ли? О Суслове есть отрывочные сведения. Он еще некоторое время служил на флоте, потом демобилизовался…

Их было одиннадцать человек, молодых людей в возрасте от семнадцати до двадцати девяти лет. Их сроднила флотская служба, любовь к морю и кораблям, и в решающий час своей жизни они доказали делом, как важны стойкость и преданность, когда речь заходит о самом главном — защите Отечества…

Алексей КУКСИНСКИЙ ПРИТВОРИСЬ НОРМАЛЬНЫМ

— Тащи, тащи его, хрипит Гурский, скользя по траве. В темноте хорошо увязанный сверток почти неразличим на земле, только иногда капли воды сверкают на непрозрачной полиэтиленовой пленке. Льет как из ведра, струи дождя лупят их по натруженным спинам, по деревьям, кустам и свертку. Ремин пыхтит и толкает, стараясь не думать о том, что завернуто в пленку, радуясь тому, что в доме Гурского нашлась именно непрозрачная. Спина, привычная к тренировкам в спортзале, гудит от напряжения. Из темноты слышится прерывистое дыхание Гурского, приглушаемое шумом дождя. Ладони скользят, Ремин не может ухватиться как следует, даже через холодный полиэтилен затянутые в перчатки руки не хотят касаться того, что там спрятано.

— Далеко еще? — спрашивает Ремин.

Гурский на мгновение включает налобный фонарик. Лицо его вымокло, волосы свисают из-под капюшона, а нижнюю губу он прикусил, красивые зубы сверкают, как алмазы. Он напоминает Ремину шахтера, добывающего в забое рекордную тонну угля. Гурский делает движение рукой, и фонарь гаснет, но через расплывающиеся в глазах яркие круги Ремин замечает темный провал ямы и кучу земли рядом. Кажется, он даже чует запах мокрого дерна. Здесь все мокрое, думает он, толкая сверток к краю. Мокрая трава и кусты, и запах из ямы ему просто померещился, его мозг, не привыкший к таким стрессам, играет по собственным правилам, на каждом неуверенном шаге может подвести.

Они уже у края ямы, на дне блестит вода, рябит от дождевых струй. Эту трудную работу нужно довести до конца, и они с Гурским пихают сверток вниз. Яма глубока, но сверток утыкается в землю, и один его конец торчит из-за края, словно огромный дождевой червь, выбирающийся наружу. Кому-то нужно толкнуть их ношу поглубже, и Ремин демонстративно отворачивается. «Я и так сегодня сделал слишком много, — думает он, — пусть и Гурский поработает». Он просто смотрит в мокрую темноту, пока сверток не сползает на дно. Это напарник Ремина уладил проблему и теперь стоит на краю ямы на коленях, весь перемазанный грязью, сверкая зубами и белками глаз.

— Неси лопаты, — говорит он.