Искатель

Трей вскидывает взгляд, бросив возиться с молнией на куртке, мгновенно настораживается.

– Вы думаете? Что он куда-то зачем-то собрался, а его там взяли?

– Я ничего не думаю, – отвечает Кел. – Покамест. – Внезапно на него накатывает это ощущение, которое случается вновь и вновь с тех пор, когда Трей был еще неизвестной величиной и Кел решал, как с ним поступить, – глубокое осознание просторов глухомани вокруг дома, чувство, что тебя окружает бескрайняя незримая паутина, где одно неловкое движение способно встряхнуть нечто столь удаленное, что Кел его еще даже не углядел. – Ты уверен во всем этом, малой. Так? Потому что если не уверен, сейчас самое время сообщить мне об этом.

Трей закатывает глаза так, будто Кел только что велел ему доедать брокколи.

– До завтрева, – говорит малой, набрасывает капюшон и уходит во тьму.

8

На горном склоне холоднее, чем на выпасах внизу. Холод здесь отличается по качеству и от того, какой у Кела в доме, – он здесь изощренней и требовательнее, на отточенном ветру берется за Кела сразу. После десятилетий определения погоды в широких категориях объема неудобств – мокро, морозно, жарища, годится – Кел с удовольствием замечает здесь тонкие оттенки. Прикидывает, что сейчас уже мог бы различить пять, а то и шесть разновидностей дождя.

Что касается гор, они тут не ахти какие – протяженная череда горбов высотой футов в тысячу, может, но контраст придает им мощи без всякой пропорции к их размеру. Вплоть до подножий поля привольны, нежны и зелены; горы дыбятся бурые и дикие, откуда ни возьмись, и застят собой горизонт.

Уклон дороги Кел ощущает ляжками. Дорога – тропа, не более – вьется вверх среди вереска и скальных выходов, дикие травы клонятся с обеих сторон. Выше цепляются за горный склон густые ельники. Долетает предупреждающий высокий клич птицы, а глянув вверх, Кел видит какого-то хищника, что борется с ветром, мелкий на фоне жидкого синего неба.

Дорогу Трей объяснил хорошо, и через пару миль вверх по склону Кел оказывается возле приземистого, отделанного каменной штукатуркой дома, стоящего поодаль от дороги в лысеющей траве посреди невнятно огороженного двора. В углу обмякла побитая серебристая “хёндэ-акцент” с номерными знаками 2002 года. Двое маленьких детишек – видимо, Лиам и Аланна – долбят камнями по какой-то ржавой железке.

Кел продолжает шагать. Через сотню ярдов вверх по тропе отыскивает заболоченный участок почвы и сует туда ногу по щиколотку. Вытащить ее труднее, чем он ожидал, болото вцепляется в ботинок поразительно крепко, старается удержать. Высвободившись, Кел разворачивается и направляется к дому.

Дети все еще сидят на корточках над своей железкой. Когда Кел опирается на калитку, они прекращают стучать и смотрят на него.

– Доброе утро, – обращается Кел к ребенку постарше – к мальчику. – Мама дома?

– Ага, – отвечает мальчик. У него нестриженые темные волосы, линялая синяя толстовка и сходство с Треем, которого достаточно, чтобы Кел был уверен, что пришел куда надо.

– Можешь попросить ее выйти на минутку?

Дети не сводят с него глаз. Кел распознает это едва заметное отстранение – осторожность детей, которым уже известно, что чужак, ищущий родителей, скорее всего, некое воплощение того самого Дяди, а от Дяди ничего хорошего не жди.

– Я так хорошо гулял, – говорит Кел, горестно скривившись, – и вот что себе устроил, вы поглядите. – Показывает свой мокрый ботинок.

Девочка хихикает. У нее милое замурзанное личико и каштановые волосы, собранные в два неровных хвостика.

– Да-да-да, – делано обижаясь, отзывается Кел. – Конечно, смейтесь над балбесом в мокром ботинке. Но я-то думал, может, у мамы вашей найдется что-нибудь, чем можно подсушить чуть-чуть, чтоб не пришлось мне чвакать всю дорогу с горки?

– Чвакать, – повторяет малышка. Опять хихикает.

– Вот именно, – говорит Кел, улыбаясь ей и помахивая ногой. – Чвакать до самого дома.

– Сейчас позовем маму, – говорит мальчик. Тянет сестру за рукав – достаточно сильно, та теряет равновесие и плюхается попой в грязь. – Пошли. – Убегает за дом, а сестра пытается одновременно встать и не спускать глаз с Кела.

Пока их нет, Кел оглядывает дом. Он в упадке, оконные рамы перекосились и шелушатся, среди черепицы на крыше прет мох. Правда, то там, то здесь кто-то руку все же приложил. По обе стороны от двери горшки с цветами, разноцветный урожай их только-только сошел, а в углу двора виднеется некая игровая конструкция, сооруженная из случайных деревяшек, веревок и труб. Кел ожидал бы, что одинокая женщина на этой верхотуре с выводком ребятишек обзаведется собакой, а то и двумя, но никакого лая не слышно.

Дети возвращаются, кружа возле высокой сухопарой женщины в джинсах и свитере с озадачивающе уродливыми узорами – такие вещи бывают только с чужого плеча. У нее жесткие рыже-бурые волосы, стянутые сзади в неряшливый пучок, и закаленное стихиями, остистое лицо, когда-то, в давнюю пору, едва ли не красивое. Кел знает, что она помоложе его на несколько лет, но на взгляд не скажешь. У нее тот же настороженный вид, что и у детей.