Искатели необычайных автографов

«Эратосфен был знаменит во многих отраслях: как математик, географ, историк, филолог и поэт. Образчиком его тонкого стихотворного искусства является эпиграмма об удвоении куба… В его диалоге «Платоник» рассматривается не только эта задача, но и философские проблемы и некоторые вопросы теории музыки. Он написал поэму о звездном небе в форме повествования о небесных странствиях Герме́са[17], а также собрал мифы, касающиеся созвездий. Он составил новую карту мира, основанную на предположении шарообразности Земли, вычислил наклон эклиптики[18], расстояния до Солнца и Луны и длину земного меридиана. И он же написал большое исследование о древнегреческой комедии… Кроме того, Эратосфен считается родоначальником критической хронологии, так как научил человечество точно определять даты исторических событий…»

Ну, что скажете?

— Скажу, что Эратосфену незачем менять имя, — угрюмо буркнул Мате. — И еще, что вы как филолог-любитель должны были знать о существовании такого интересного литератора.

— Должен был знать и узнал. Но вы не сказали самого главного. Мы с вами то и дело уверяемся в пагубной силе предубеждений, между тем расстаемся с ними весьма неохотно.

— Да, это вам не чай пить, — язвительно отозвался Мате.

— Согласен. Но на то мы и друзья, чтобы помогать друг другу. Как это сказал тогда Хайям? «Дурные стороны видней со стороны…»

— Иначе, вы мне будете помогать избавляться от моих предубеждений, а я вам — от ваших, — уточнил Мате. — Что ж, по рукам!

Они обнялись, но тут до них донеслись душераздирающие вопли. Филоматики бросились на кухню: Клеопатра и Пенелопа тузили друг друга почем зря. Мате хотел разогнать их, но Фило, улыбаясь, увел его в комнату. Кто знает, может быть, они избавляют друг друга от предубеждений?

Часть II ЧИСЛА И КРОЛИКИ

У городских ворот

— Мате!

— Хррр…

— Мате, проснитесь!

— Успеется, Фило… Еще рано.

— Какое там рано! Четверть тринадцатого.

— Что?! — Мате вскочил, заспанно моргая. — Тринадцатый час?

— Тринадцатый век. Тысяча двести двадцать пятый год.

Хмурое утро освещало синеватые затуманенные горы и нищие, крытые соломой лачуги. Мате зябко передернул плечами. Не больно здесь тепло… Куда это их занесло? Уж не в Скандинавию ли?

— Скажите еще на Северный полюс! — проворчал Фило. — В марте, да еще по утрам, холодно бывает и в Италии.

Мате удивленно свистнул: так они в Италии! Где же именно? Фило укоризненно покачал головой.

— У вас не память, а решето Эратосфена. Не вы ли с пеной у рта уговаривали меня отправиться в город Пи́зу, чтобы разыскать там какого-то малоизвестного математика со странным именем Фибоначчи?

Мате смущенно потер лоб. Хорошо, что ему напомнили! Но с чего это Фило взял, что Фибоначчи мало известен?

— Странный вопрос! О нем в энциклопедии ровным счетом четыре строчки.

— Предубеждение номер один! — отметил Мате. — Интересно, сколько строчек останется в энциклопедии после вас?

— Грубо, грубо и в третий раз грубо.

Глаза у Мате сузились и стали совсем враждебными. А разве не грубо судить об ученом только по тому, сколько почестей воздано ему в энциклопедии? Да знает ли Фило, что такое Фибоначчи? Это же основоположник новой эры в европейской математике! Да, да, эры, и ни на миллиметр меньше. Фибоначчи познакомил Европу с великой математикой средневекового Востока. Это благодаря ему здесь узнали о десятичной системе счисления. Да если б не Фибоначчи, человечество, может быть, до сих пор пользовалось бы неуклюжими римскими цифрами или — страшно сказать! — вавилонской клинописью.

Фило равнодушно пожал плечами.

— Ну и пусть. Мне-то что?

— Конечно, — напустился на него Мате, — вы же у нас филолог, счетом не занимаетесь. А ведь еще Чехов сказал: «Специалист подобен флюсу: полнота его одностороння».

— С вашего разрешения, это сказал не Чехов, а Козьма Прутков.

— А что от этого меняется? Ваш флюс так при вас и остался.

— А ваш — при вас. И при вашем Фибоначчи.

— Черт знает что! — вышел из себя Мате. — Так говорить об авторе знаменитой «Ли́бер аба́чи»!

— «Либер абачи», — повторил Фило. — Если не ошибаюсь, учебник арифметики?