Вот что я узнал, Тело. Я умираю. Так просто и незамысловато, да? Мой
Естественно, никаких гарантий нет, сам понимаешь, и вообще вероятность успеха, как посчитал наидобрейший доктор, – двадцать процентов, зато вероятность, что через полгода мне уже никакие операции больше не потребуются, – сто процентов. Такая математика. Основными проблемами с пересадкой мозга к сегодняшнему дню, объяснил родителям добрый доктор, были: восстановление проводящих путей в центральной нервной системе, совместимость тканей – если ткани различаются, начинается отек, и это главная причина гибели мозга при трансплантации, регенерация нервной ткани и еще куча всего, включая невероятную сложность самой операции. Но наш гений медицины уверял, что все проблемы решил. Некоторые, что настораживало, теоретически, остальные практически. У него хорошо получилось с крысами.
Если будет получено наше согласие, ко мне будет приковано внимание всего научного мира. Так вдохновенно добрый доктор об этом говорил, будто я стану популярен, как… даже не знаю… как рок-звезда. И донорское тело уже есть. Парень моего возраста. Пару лет находится в коме – автомобильная авария – черепно-мозговая травма. Шансов у него нет, родители согласие уже дали. Догадался, о ком речь, да, Тело? Вот-вот.
Как думаешь, что меня больше всего испугало? Смерть? Представь, совсем нет. Я был в ужасе оттого, что мой пересаженный в другое тело мозг больше не пустит меня в верхние миражи. Вот чего я испугался. Я даже думать не хотел о том, что стану таким, как все, как ты, например. Как мой отец, как моя мать, как все вокруг. Что останется от меня без верхних миражей? Тело, такое Тело, как ты, Тело. Лучше уж смерть, подумал тогда я.
– Лучше уж смерть, – сказал я родителям.
Глава четвертая
Со смертью лучше всего познакомиться в детстве, желательно, чтобы в гробу лежала мать, на крайний случай отец, бабушка или дедушка. В таком раннем детстве, когда все чувства еще остры, когда еще есть возможность и время задумываться о бесконечности и ощущать себя ничтожным на фоне вселенского величия смерти.
Удивительно, как быстро захватывает разум размышление о быстротечности жизни, и вот уже мысль превращается в чувство, в странное чувство, которому и места в себе найти сложно; оно становится чем-то отдельным, фантомом, тенью бестелесной, но с четкими контурами, сущностью, порожденной умом, страхом, непониманием и оттого изгнанной в момент ее осознания из разума. И сущность эта живет то за левым плечом, то за правым. Не отстает ни на шаг, но и не догоняет, не опережает, только напоминает о себе и о невозможности от нее избавиться.
Мой фантом смерти теперь тоже ходил за мной следом, и, конечно, как и любой другой человек, я не мог обернуться настолько быстро, чтобы взглянуть ему в глаза, но он еще не отражался в верхних миражах. Будто там, в этих миражах, и нет никакой смерти, а может, это означало, что ближайшие десять секунд я еще буду жив. Наверно, когда я увижу тень смерти за спиной в верхних миражах, пойму, что жить мне осталось всего мгновение, и знаешь, Тело, я пока не вижу, а значит, жив и буду жить, в отличие от тебя.
О смерти лучше думать там, где присутствие ощущается сильнее всего. Пускай это банально, но лучше места, чем кладбище, придумать сложно. Кладбище у деревни Счастливцево, где стажировался у Фамаиды, я отправился туда. Сначала на электричке. Затем автобусом. Матери с отцом сказал, что вернусь через пару дней. Странно, но они совсем не сопротивлялись моему желанию посетить Счастливцево. Может, понимая, что уже нет никакого смысла мне что-либо запрещать, может, в надежде, что я передумаю и соглашусь на операцию, если немного побуду один.