Исход

— Ведь подневольно, братцы, — впервые обретает голос староста. — Кого хотите спросите, подневольно поставили, товарищ…

— Какой ты нам товарищ, дело покажет: дело знай, понял? Мне нужен сейчас конь, ты без него обойдешься, а минут через пятнадцать кричи на весь поселок: «Ограбили!» И винтовку я у тебя заберу, чтобы тебе, значит, совсем поверили. Сочини басню похлеще. А когда нужно, мы тебя найдем, только упаси тебя бог налево сработать, папаша. Седлай, седлай, или ты не согласен?

— Согласен, как не согласен, вы винтовку подальше, больно стукается. У меня бока-то не казенные…

— Казенные, Артюхин, казенные, — говорит Рогов, но винтовку все-таки слегка отводит и наблюдает, как староста седлает молодого низкорослого мерина, с кургузым крупом, упитанного и веселого. Мерин дурашливо пощипывает хозяина за плечо мягкими губами, и староста вдруг, выкатывая глаза, дико орет:

— Но-о, че-ерт! Я тебе…

Рогов от неожиданности вздрагивает, смеется.

— Потише, хозяин, — тут тебе не опера. — В голосе у него угроза, староста сразу сникает и испуганно косится на Рогова, которого с самого начала окрестил «сатаной».

— Потише, — ворчит староста, затягивая подпруги. — Потише… От ваших штучек-дрючек последнее время совсем облысел, у меня вон волос осталось как у бабы на титьке от всех этих ваших выкрутасов.

— Ничего, — утешает его Рогов. — Теперь мужчины рано лысеют, сейчас, понимаешь, папаша, слишком много на нашего брата баб. Давай, давай быстро, быстро, недосуг мне. Готово? Ну, теперь давай отойди. Я тебе поверю, когда приду второй раз. А если другой кто придет, вспоминай про своего коня, ты уж не обессудь, расскажи гостю все, что знаешь. Мерин-то ничего, идет?

— Хороший конь, — ворчит староста, прижавшись к стене сарая. — В два часа будешь, значится, где тебе надо, сейчас дождь перестанет.

— Открой ворота в огород… Вот так, а теперь отойди… Ну, ну…

— Не бойсь, не оману. («Не обману» — понимает Рогов и с места, сжимая бока мерину, берет рысью и, оглядываясь, видит неподвижную фигуру старосты, широкое белое лицо его бабы, выглядывающей из сеней.) «Не выдержала толстуха!» — беззлобно думает Рогов и неловко плюхается в седле, а у него за пазухой ерзает хлеб и мясо, оно еще не остыло, но есть некогда. Рогов исчезает в дожде, стоялый, береженый меринок идет галопом, взрывая копытами раскисшую землю огорода, затем начинается луг, и Рогов, пригибаясь к луке седла, приноравливаясь, понукает и понукает меринка. «Не дай бог какой ямины или кочки, каюк», — коротко думает он, вырываясь в поле ржи, доходящей коню до брюха, и замечает очищающееся постепенно небо, оно движется ему навстречу, и кое-где уже начинает проглядывать солнце.

Через два часа, бросив дрожащего мерина там, где должен был быть передовой партизанский пост, Рогов напрасно подавал условный сигнал — никто ему не отозвался, он выстрелил, прислушался — замолкший после выстрела лес опять начинал жить, но эта жизнь не имела никакого отношения к нему, к его мыслям, к его отчаянию. Он тупо опустился на землю и стал есть хлеб и мясо, он съел все и с тянущей тяжестью в желудке, пошатываясь, побрел от дерева к дереву. Потом он услышал далекие, тяжелые и редкие взрывы, он, скорее, даже не услышал их, а почувствовал подошвами ног через землю, и в этот же самый момент понял: все самое плохое случилось, и теперь он уже ничего не сможет сделать и ничем не сможет себя оправдать.

Забыв о лошади, все еще приходившей в себя, он пошел все глубже и глубже в лес, в одном направлении, ему нельзя было туда идти, но он шел, ничего не замечая вокруг; в нем осталось жить лишь одно желание, заглушившее все остальное, — идти и увидеть все самому, и это тоже больше от него не зависело.

2