Исход

Женщину, к которой он ходил, звали Олимпией. Садовский никогда не пытался выяснить её настоящее имя, даже мысль эта не приходила ему в голову. Олимпия была полнокровной блондинкой, по усвоенной привычке вульгарная, от природы смешливая, краснощёкая и грудастая. Она могла бы сойти за мещанку, но, по всей видимости, была крестьянкой, что-то постоянно выдавало в ней недавнего жителя деревни. Об этом Садовский хотел у неё поинтересоваться, но потом решил ни о чём не спрашивать, не желая, чтобы Олимпия обретала какие-то человеческие черты. Пусть лучше остаётся живой куклой с наглыми глазами. Но Олимпия, как заключил потом Садовский, ждала расспросов.

– Какой вы, одначе, особенный кавалер… – заявила как-то Олимпия, когда они были вдвоём в её комнате. Она сидела, откинувшись, в кресле и упиралась ногами в край кровати. Вместо одежды на ней висели какие-то полупрозрачные тряпки да полосатые чулки чуть выше колен облегали толстые ноги. Весёлыми, бесстыдными глазами она разглядывала Садовского.

– Чем это я особенный? – усмехнулся он.

– Чем? – она задумалась, отчего лицо её стало каким-то нелепым. – Ну как же… Ходите всё ко мне… стало быть, по нраву пришлась…

Она закачала головой как китайский болван – эту её привычку Садовский давно отметил.

– Ну, допустим, по нраву, – недовольно ответил он, разглядывая белые ляжки Олимпии.

– Другие-то всё расспрашивают. Вот давеча один приставал: кто ты да откуда, – она рассмеялась задорно и снова закачала головой. – Как ты, говорит, попала сюда. Небось, говорит, тоскуешь по дому-то…

– Ну, а ты?..

– А чего я? Некоторые девушки придумывают, чтобы жальчее выходило, а я не придумываю – чего там! Приехала, нянькой хотела… Да в участок попала. А там – что же? Там и девушек проверяют. А девушки нарядные, весёлые, сытые… Там с ними уважительно… Меня позвали – пойдём, говорят, под надзор… А чего не пойти?

– Ну а по дому-то тоскуешь? – лениво спросил Садовский.

– Чего по нему тосковать-то? Что в ём хорошего-то забыла, в дому-то?

– Так тебе тут нравится? – искренне удивился Сергей и едва ли не впервые взглянул на Олимпию с интересом.

– А и нравится! – уверенно и с вызовом ответила она. – Всё лучше, чем горбатиться и рожать каждый год. Тут я чистая да красивая, а дома что? Дома грязь бы месила.

Садовский невольно хмыкнул в ответ на такую философию.

– А тут ты что видела? Вот заболеешь… не страшно тебе?

– Кабы я дома чего хорошего видела… – злобно, как показалось Садовскому, усмехнулась Олимпия. – Да и заболею дома скорее. Не тем, так другим… Вона, народ дохнет, что твои собаки…

Она опять усмехнулась.

– Эва, чем испугал – «заболеешь»…

– Замуж бы шла, – лениво, теряя интерес к разговору, сказал Садовский и закрыл глаза.

– Ага… А муж поленом меня… Не заболею, что ли? Нет уж… мерси вам… Лучше так, коли нету бабе исхода.

– Монастырь остаётся, – заметил Садовский.

Но Олимпия вдруг расхохоталась, представив, очевидно, себя в монашеском платье.

– Ну, сказали!.. Кавалер!.. В монастырях таких как я запрягают. Барыни-то и в настоятельницах барынями сидят, знай себе, чётки перебирают. А наше крапивное семя всюду в чёрной работе…

– Так чего же ты хочешь-то? – Садовский даже вдруг разозлился на эту глупую, вульгарную бабу. – Здесь тебя, что ли, не запрягают?

Но Олимпия снова расхохоталась, да так, что полное тело её затряслось и заколыхалось, как огромный кусок студня.

– Ну-у! Весёлый вы кавалер!.. Говорю же: особенный… Оно, может, и запрягают да не ездят, не пришпоривают… Что у меня за выбор: дом с колотушками, монастырь с побегушками или тут. Тут тоже не без колотушек, да зато я чистая, красивая и сытая. И кавалеры меня уважают… У учёной-то бабы выбора нету, а что с меня взять, с неучёной…

– Ну что заладила?.. Чистая, красивая…

– Да? А ты бы с моё в грязи поковырялся, не то бы запел… Не-ет! Говорю же: особенный кавалер. Так-то ваш брат любит, чтобы ему плакались. А вам, я гляжу, этого и не надобно вовсе. А коли правду хотите знать, так некуда бабе идти. Шли бы вон сами рожать да работать, да побои мужнины терпеть – посмотрела бы я на вас… Нет уж, лучше так, – она махнула рукой. – Чего там…

Садовский хотел было ещё что-то сказать, но понял, что разговор ему наскучил, и промолчал. К тому же пора было уходить.