Исход

Плачущая Анисьева, одёрнув рубашку, спустилась с другой стороны страшного стола, и фельдшерица подвела её к врачу. Врач снова велел ей задрать рубашку, осмотрел костлявое тельце, заглянул в рот и быстро-быстро стал писать что-то на листке бумаги. Ольга, с ужасом наблюдавшая за всей этой процедурой, услышала опять слово «бланковая» и ещё как врач сказал что-то о «вторичном периоде» и «ртутных инъекциях».

В это время Таисия Порфирьевна уже осматривала Волкову.

– Это случай особый, Александр Игоревич, – сказала она врачу, пока Волкова спускалась со своего постамента. – Прямо-таки очаг… Живой факел!..

Врача Ольга уже не слушала, потому что вперёд вышла Дитерихс, а следующая очередь была Ольги.

Со слов Таисии Порфирьевны, загадочный комитет оказался прав и насчёт Дитерихс тоже – диагноз полностью подтверждался. Дитерихс, в отличие от трясущейся Анисьевой и остолбеневшей Волковой, вела себя спокойно, даже равнодушно, ничем не выдавая своего отношения к происходящему.

Наконец вызвали Ольгу. К этому времени она уже начала догадываться, куда попала и что за женщины её окружают, но полной уверенности пока не было. Зато увиденное так поразило Ольгу, что она едва держалась на ногах.

– Дай-ка я тебе помогу, бедовая, – ласково обратилась к ней Таисия Порфирьевна и помогла забраться на стол.

Ничего более унизительного Ольга ещё в жизни своей не испытывала и, вполне понимая Анисьеву, тихо расплакалась.

– Чисто, – сказала Таисия Порфирьевна, обращаясь к врачу. – Просто совершенно чисто.

– Да, – осмотрев Ольгу, заметил врач. – Ничего нет… Можно сказать, редкий случай… Она что же, из «комиссных»? – осведомился он, изучая какую-то бумагу.

– Ночью взята в гостинице «Знаменская», – ответила Таисия Порфирьевна. – Убила мужчину, в себя стреляла… не опасно. К прибытию полиции была без сознания. Направили к нам подлечиться, а главный образом – на предмет проверки в обход комитета… Подозревается в тайной проституции, поскольку ни билета дома терпимости, ни бланка на вольную проституцию при ней не обнаружено… Собственно, наше дело – дать заключение и сообщить в полицию. Дальше уже их дело – ведь тут убийство.

– Н-да… Н-да… – ответил Александр Игоревич, листая какие-то бумаги и поигрывая пальцами левой руки по столу. – По нашей части…

Но он не договорил, потому что Ольга, прослушав тираду фельдшерицы, с грохотом упала, увлекая за собой медный таз и несколько страшных крючьев.

* * *

Ольгу отнесли в палату и привели в чувство. При ней оставили глухонемую сестру с вечным вязанием и велели отдыхать.

Ольга жалела себя и плакала. Слёзы стекали по вискам в уши, отчего Ольга время от времени встряхивала головой. Сначала её выгнал из дома отец, потом предал тот, кого она считала своим женихом, потом она стала убийцей, а теперь её подозревают в тайной проституции. Ниже падать, кажется, уже некуда. И почему она сразу не догадалась спросить у Мани, с какой болезнью та лежит в этой ужасной больнице?..

Ей вдруг вспомнилось сентябрьское нашумевшее убийство и фотографии в газете. С какой неприязнью рассматривала она разные уши убийцы. Теперь кто-нибудь с такой же неприязнью станет рассматривать её лицо если не в газете, то, во всяком случае, в зале суда. Но как?! Как всё это могло случиться с ней, блаженно проводившей дни свои на берегу Азовского моря и мечтавшей о любви? Неизвестно ещё, что было бы, не повстречайся ей Аполлинарий Матвеевич. Ведь только благодаря ему Ольге не пришлось самой добывать хлеб свой насущный. А пришлось – что стала бы она делать? Разделила бы судьбу Мани?

И клянусь: вспоминать тебя буду
И твой локон, и твой сапожок.

Но разве отец не понимал этого? Так на что же он осознанно обрёк её?..

Маня действительно скоро появилась и первым же делом бросилась к Ольге.

– Оленька, голубушка, – шептала она, стоя на коленях перед Ольгиной кроватью и утирая Ольгины слёзы, – не плачь, не плачь, милая…

– Маня, – всхлипнула Ольга, – расскажи мне о себе.

Маня села на край своей кровати.

– Да что же рассказывать, Оленька?

– Всё, Маня, всё… Расскажи всё, как ты… как ты сюда попала.

– Да что же, Оленька, история-то обычная. Вот кавалеры тоже всё любят расспрашивать, – она улыбнулась и стала вдруг непохожа на себя. – Любят некоторые пожалостливей… иной даже и прибавит на жалость. Ну и приврёшь, бывало… Ну тебе-то я врать не стану, не подумай…

– Расскажи всё, – попросила ещё раз Ольга, всхлипывая и размазывая рукой слёзы, – ты садись ко мне – поближе…