Исход

Их осталось всего тридцать один человек, способных продолжать борьбу (двое раненых скончались от потери крови на второй же день после перехода на новое место, один был очень тяжел, еще двое начинали медленно приходить в себя), а база была рассчитана на четыреста, и три дня они только и делали, что ели и спали, спали и ели. И лес здесь другой, густой, темный, угрюмый. Там рос больше дуб и сосна, а здесь — сплошное море осины, березы, мощные массивы ели, по низинам, по берегам ручьев и речек — ольха, тополь, ивняк, но километрах в трех массив старого — в несколько столетий дуба, — там выше и суше, но место под запасную базу специально выбрали в глухомани, чтобы не привлекать лишнего внимания. На четвертый день Трофимов выслал на месторасположение старой базы разведку, к тому времени должны были начать возвращаться диверсионные группы, их нужно было встретить и проводить на новое место. И похоронить семнадцать повешенных партизан, попавших в плен ранеными; их повесили на опушке, и об этом в отряде Трофимова уже знали; немцы повесили часть раненых, тех, кто не мог самостоятельно двигаться. Нужно было собрать всех, кто остался в живых, а потом уже принимать какое-то решение. И через пять дней, когда все оставшиеся в живых сошлись, Глушов собрал, по требованию Трофимова, партийное собрание. Их осталось еще пятнадцать коммунистов, и они сидели вокруг палатки, хмуро курили, время от времени прихлопывая надоедливого комара.

Трофимов стоял, наклонив голову: он часто думал, вот так стоя и глядя в землю, и все это за ним знали. Валентин Шумилов курил и старался не глядеть на Трофимова; его группа вернулась с диверсии только вчера, и он еще не привык к мысли, что столько людей погибло. Шумилова сейчас раздражала эта склоненная голова Трофимова, его затянувшееся молчание, в Шумилове, как и в других, говорила сейчас надломленная вера солдата в своего командира, и поэтому то, что раньше было незаметным, сейчас лезло в глаза, вот даже такая привычка Трофимова — думать, наклонив голову, ставилась ему в вину. Трофимов не знал этого, но если бы и узнал, пожалуй, эта мелочь не задела бы его; только сегодня утром спорили с Глушовым, и Глушов наотрез отказался поддержать; если бы не выдержка его, Трофимова, хоть бери засучивай рукава — доказывай свое кулаками. Нет, Трофимов не согласен с комиссаром, военное время военным временем, а разговор такой нужен, и в этом разговоре должны были участвовать все, не только коммунисты, но и беспартийные, он даже угрюмо процедил, что кровь, которую они отдают, — одного цвета и у тех и у других. Сейчас он стоял, глядел в землю и думал о последних словах Глушова, что война есть война, здесь не место личным эмоциям; война — это беспощадное подавление и своего «я» и тысяч, миллионов других «я», война — это вынужденная, железная необходимость делать то, чего не хочется и что, в основном, противоестественно человеку и его природе.

Трофимов поднял голову.

— Коммунисты, — сказал он медленно, обводя глазами хмурые лица. — Коммунисты, — повторил он, вкладывая в это слово ту интонацию, которая заставила Михаила Савельевича Глушова внимательно оглядеть собравшихся: Кузина, Почивана, Шумилова и других.

— Коммунисты, — в третий раз произнес тихо Трофимов, — когда человек, которому вверены сотни судеб, не оправдывает возложенной на него ответственности, он должен уйти. Я слагаю с себя командование отрядом, я чего-то не смог и проморгал. Вы имеете право не доверять мне и судить меня по всем законам военного времени.

— Снова ты, Трофимов, — поморщился Глушов, — тут поглубже разобраться надо. Зарвались, недооценили этого фон Зольдинга, стерву. Я уверен, неспроста это. Пока не найдем причину, мы ни от чего не гарантированы… Вот о чем нужно подумать.

— За это я и отвечаю больше других, — сразу и так же тихо ответил Трофимов.

— Стоп! — как-то сразу взорвался Глушов, вскочил с места и, подойдя вплотную к Трофимову, быстро спросил: — А ты как хотел? Как трудно — сразу в кусты? А позволь тебя спросить, почему именно в этот момент ты решил уйти? В чем дело? Здесь все коммунисты — ты сказал в разговоре со мной, что предательство налицо. Ты командир, Трофимов, партия тебе доверила, и ты будешь командовать. Но и ты тоже должен пройти проверку.

— К черту! — внезапно вскочил на ноги Шумилов. — Мы не должны озираться друг на друга, как звери. Мне нужна уверенность, что рядом и сзади меня товарищи, а не иуды. Как я пойду на задание, если я не буду знать, кто у меня за спиной?

— Кто тебе давал слово, Шумилов?

— Да он его сам взял, — буркнул один из партизан.

— Давал, давал… чего тут давать! Пусть высказываются, как думают. Не бросать же винтовки, раз фриц нас перехитрил единожды.