Исход

За девять лет брака он видел Владимира Антоновича трижды. Это был мощный широкоплечий старик с крупными чертами лица, кустистыми нахмуренными бровями, постоянно воюющий с миром. Он был слишком велик для квартир, людей, отношений — входя в дом, непременно бился головой о притолоки и неуклюже сбивал вазы; знакомясь, давил человека, неосторожно унижал его, не заботясь этим.

Его сторонились и пугались — неизвестно было, что он выкинет в следующую минуту. Характер всегда вел его по жизни не в ту сторону. Он всюду искал правду, ему мешали «они». Ругаясь с начальством и сослуживцами, теряя одну работу за другой, все более замыкаясь в ожесточенном поиске идеала он оказался в конце концов брошен всеми, кроме жены. Дочери разлетелись из дома сразу после школы, а жена за тридцать лет супружества была так забита и высосана им, что отгородилась от него, считая мужа чем-то вроде неприятной работы.

Единственной его отдушиной была охота. Уходил в лес на неделю, на две, и там был на месте, там находил ответ на вопросы и покой душе — гоняясь за опасностью, видя дикого кабана и понимая его, напиваясь до исступленной одури ночами напролет, там он обнажал варварскую, дикарскую свою натуру.

Зятьев презирал — Сергея больше, чем мужа старшей дочери, Женю, шустрого водителя из соседней Штеровки. Люди, работающие руками, стояли в его шкале ценностей выше. Сергея и подобных ему он считал ворами — так и сказал в первый же вечер знакомства, опрокидывая в себя стопку и глядя Сергею в глаза с презрительным вызовом.

Два года назад Сергей привез Владимиру купленные по совету Глаши охотничий фонарь и носки с подогревом — тесть назвал их пидорскими и демонстративно отдал жене. На следующий день они ушли на охоту, что должно было, по мнению Глаши, их сблизить. Ничего не вышло — Сергей чувствовал себя скованно и ошибался, тесть чувствовал свое одиночество нарушенным и злился.

Сидя у костра, глядя на его большие, сильные руки, ковырявшие печеную картофелину, на толстую шею, знавшую лишь грубую вязку свитеров, на его осанку зверя Сергей не мог поверить, что силой его чресл на свет произошла Глаша. Такой человек, думалось ему, может давать жизнь только танкам или деревянным солдатам.

Более они не пересекались.

И теперь я хочу забрать этого человека в «Зарю», сказал Сергей про себя. Он же меня сожрет там. Всю душу вынет.

За два года, что он не был в Зарайске, все изменилось. Дом, построенный немецкими пленными, обветшал. Деревянная лестница прогнила, ступени прогнулись к центру, крошась во влажную коричневую стружку; стены покрыла плесень.

В доме было восемь квартир на двух этажах — в семи никто не жил. Двери двух были заварены железными листами, значит, хозяева надеялись вернуться, в остальных не осталось даже дверей — дыры косяков открывали редкому гостю облупившуюся краску рассохшихся деревянных полов, вздувшиеся пузырями пожелтевшие обои, пустые глазницы окон.

Дверь в квартиру Глашиных родителей была незаперта. Сергей отжал ручку, и она, скрипнув, отошла внутрь.

Сергей все понял, переступив порог — по гнетущей, напряженной тишине в комнатах, по взглядам людей, где скорбь смешалась со страхом, по затаенному ожиданию скорого облегчения, по особому воздуху, в котором настоялись запахи старости, больного дыхания и лекарств.

Глашина мать умирала. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять. Она лежала на разложенном в гостиной диване, с несколькими подушками под головой, и на фоне их белизны ее лицо казалось желтым. Как и моя мать, подумал Сергей. Как все старики.

У дивана сидел врач в накинутой на светло-зеленый халат кожаной куртке. Сестра в такого же цвета халате, брюках и косынке собирала чемодан. Женя, муж Глашиной сестры, пополневший, отпустивший усы, совал врачу в руки талон, тот отказывался. Еще в комнате было несколько пожилых, незнакомых Сергею женщин в платках — под скорбными гримасами они прятали радостное любопытство к смерти. Им нравилось быть рядом с болезнью, но это меркло перед вот-вот откроющимися на их глазах дверьми в вечность — или пустоту, кто как верил.

Женя заметил Сергея, только проводив врача. Обнял с излишней горячностью — рад был ему не как другу и родственнику, а как здоровому молодому мужчине. Пошли покурить на улицу: Женя не хотел говорить в доме.

— Нам самим позавчера сказали. А у нее уже три недели эта история. Почки отказывают, видел, желтая какая?

— Что случилось?

— Отбили ей все. В городе, когда заваруха была. Непонятно кто, за что. Домой еле приползла, кровью харкала.

— Почему Татьяна не приехала?

— С тестем она. Антоныч бухает пятый день. Сурово пьет, насмерть. — Женя сощурил глаза перед тем, что собирался сказать. — Это… она еще долго помирать может. А мы с Танькой в Тейково едем. У меня там товарищ, военная часть, за забором, стратегический запас… Потом и не пустить могут. Может, поговоришь с ним? Он тебя уважает…

— О чем поговорить?

Женя докурил сигарету до самого фильтра, потушил плевком, закашлялся.

— Врач сказал, спасать бесполезно. Тут мы, втроем, по-мужски решить должны.

— Что решить?

— Ты знаешь.