Исход Никпетожа

А я уже раньше много думал над вопросом, как я буду поступать в случае пожара в каком-нибудь общественном месте. Я читал, что большинство жертв бывает из-за паники и давки. Поэтому я сейчас же вскочил и ринулся к двери. Большинство ребят, валя скамейки и налезая друг на друга, тоже полезли к двери. (Тут, в панике, они даже забыли, что есть другой выход). А я выхватил пустой бульдог, направил на ребят и изо всей силы крикнул:

— Прекратить давку! В очередь!

Ребята, увидев револьвер, подались обратно, по я увидел, что какой-то совершенно обезумевший парень выхватил наган и направил на меня. При визге девчат и общем шуме, конечно, нечего было и думать установить порядок, но кое-кто из ребят меня понял и стали насильно строить очередь, а того парня с наганом оттеснили, и кто-то вырвал у него наган. Я и еще один парень стали с двух сторон двери и выпускали по одному человеку. Но в это время на сцену выскочил Ванька Петухов и совершенно спокойно стал говорить. К нему прислушались.

— Опасности никакой нет, — сказал Ванька, — затлела декорация и ее удалось потушить. Но все-таки лучше расходиться.

Тут ребята перестали напирать и уже совершенно спокойно вышли. А потом оказалось, что тлела вовсе не одна декорация, и в тот момент, когда Ванька стоял на сцене, была полная опасность пожара.

А я все-таки очень доволен собой, что пытался установить порядок.

3 августа.

Я пришел к Зин-Палне — специально поговорить о речи Николая Петровича.

— Мне сейчас некогда, — сказала Зин-Пална. — Поговорим и о Шахове, и о Николае Петровиче — потом. Сейчас запомните одно, Рябцев. Кроме старой, есть еще новая интеллигенция, о которой Николай Петрович забыл.

ПРОБЛЕМА СМЕРТИ

15 августа.

Передо мной во весь рост стоит теперь вопрос о том, какой выбрать факультет. Сначала, конечно, придется поступить на тот факультет и в то отделение, где больше мест. Говорят, что оттуда можно будет перейти на другой в середине года или на второй год; но это надо проверить, потому что может получиться такая история, что поступишь, скажем, на физмат (а там больше всего вакансий), а потом и кончай вуз по физмату, чего я совершенно не желаю: придется всю жизнь делать физические опыты или, еще того хуже,— решать задачки.

Есть еще «архизетис». В него входят отделения: историко-археологическое, этнофак и изобретательное. Мне этот архизетис не нравится потому, что на нем придется копаться в прошлом, а меня больше интересует настоящее. Да к кому не подойди — хотя к тем же рабочим на Ванькиной фабрике — да спроси: как жили раньше? Не очень-то охотно рассказывают. Это только в очередях ругаются, что раньше жизнь лучше была, и какой-то «при царе порядок» вспоминают. А рабочие больше интересуются, какая предстоит жизнь в будущем, как ее устроить в общегосударственном масштабе или в маленьком масштабе каждого отдельного рабочего? Я много об этом разговаривал с рабочими. Даже сезонники, и те больше меня спрашивали: — а чо дальше, паря, будет? По-моему, на архизетисе этого не узнаешь. Вот почему я против архизетиса.

Потом, кроме медфака, на который я итти не хочу, потому что не чувствую в себе призвания к докторской работе (скажите «а», вздохните, сядьте, покажите ваши испражнения), есть еще Лито и Совправо. На факультете советского права есть разные отделения, в том числе судебное, административное, хозправовое и международники. Значит, можно быть народным судьей, председателем или секретарем совета. Самое интересное, конечно, быть дипкурьром. Но здесь вступает в силу пролетарская диктатура. Нужно делать не то, что тебе индивидуально интересно (ведь я могу об’явить, что мне интересней всего валяться целыми днями на кровати или сидеть с утра до вечера в кино), а то, что необходимо в этот тяжелый, переходный момент пролетарской республике. Значит, занимать нужно то место, на котором можно больше всего принести пользы, хотя индивидуально это место тебе неинтересно и даже противно.