Стеклянная дверь тихо хлопнула, закрываясь за ней. Франни подошла к раковине и выпила три стакана холодной воды, но сделала это слишком быстро, и серебряная иголочка боли глубоко вонзилась в ее лоб. У нее свело живот, и она схватилась за фаянсовую раковину, зажмурившись, ожидая, что ее вот-вот стошнит. Через мгновение желудок сообщил ей, что он примет холодную воду, по крайней мере на своих условиях.
— Фран? — Голос был тихим и неуверенным.
Она повернулась и увидела Гарольда, стоящего за стеклянной дверью, руки его безвольно повисли вдоль туловища. Он выглядел обеспокоенным и несчастным, и неожиданно Франни почувствовала к нему жалость. К Гарольду Лаудеру, объезжающему этот печальный, вымерший городок в «кадиллаке» Роя Брэннигена, к Гарольду Лаудеру, который, возможно, никогда в своей жизни не встречался с девушкой, к Гарольду Лаудеру, пораженному тем, что он, возможно, считал проклятием свыше. За свидания, девушек, Друзей. Скорее всего, проклятием и его самого.
— Гарольд, извини.
— Не надо, я не имел права ничего говорить. Послушай, если хочешь, я могу помочь.
— Спасибо, но лучше мне сделать это одной. Это…
— Это личное. Конечно, я понимаю.
Она могла достать бы футболку из шкафа, но он, конечно, догадался бы, почему она это сделала, а Франни не хотела снова ставить его в неловкое положение. Гарольд изо всех сил старался быть хорошим парнем — правда, это немного напоминало разговор на иностранном языке. Франни вышла на крыльцо, и они простояли там несколько минут, глядя на сад, на яму с грудами земли по сторонам. А летний зной продолжал звенеть вокруг них, будто ничего не изменилось.
— Что ты собираешься делать? — спросила она Гарольда.
— Не знаю, — ответил он — Знаешь… — Он заколебался- Мне очень трудно признаться в этом. Я не самый любимый человек в этом участке Новой Англии. Сомневаюсь, что мне когда-нибудь воздвигнут памятник в центре города, даже если я стану знаменитым писателем, как я когда-то надеялся. Иначе говоря, я верую, что буду уже глубоким старцем с бородой до пояса, прежде чем появится другой такой же талантливый писатель, как я.
Франни ничего не ответила; она просто смотрела на него.
— Итак! — воскликнул Гарольд и дернулся всем телом, будто это слово взорвалось в нем. — Итак, я вынужден размышлять над всей этой несправедливостью. Несправедливость кажется, по крайней мере мне, настолько чудовищной, что легче поверить, что этот грубый деревенщина, который учит уму-разуму в нашей местной цитадели просвещения, наконец-то преуспел и свел меня с ума.
Он подтолкнул очки вверх, и Франни с сочувствием отметила про себя, насколько действительно ужасна его проблема с прыщами. «Неужели никто не говорил ему, — удивилась она, — что мыло и вода могут хоть как-то помочь в этом?» Неужели все они были слишком заняты собственной персоной, даже милашка Эми, которая проскочила в университет штата Мэн, не имея для этого веских оснований? Милашка Эми, которая была настолько смышленой и любезной, насколько Гарольд оставался неприятной букой.
— … свел меня с ума, — мягко повторил Гарольд. — Я исколесил весь город в «кадиллаке». А посмотри на эти ботинки. — Он немного приподнял штанины джинсов, показывая сверкающие ковбойские ботинки. — Восемьдесят шесть долларов. Я просто вошел в обувной магазин и выбрал свой размер. Я чувствую себя мошенником. Актером в каком-то спектакле. Сегодня были такие моменты, когда я был
— Это не так, — ответила Франни. От Гарольда несло так, будто он не мылся дня три-четыре, но это больше не вызывало у нее отвращения. (Откуда эта строка — «Я буду в твоих мечтах, если ты будешь в моих»?) — Мы не сумасшедшие, Гарольд.
— Возможно, было бы лучше, если бы мы сошли с ума.
— Кто-то же должен появиться, — сказала Франни. — Немного погодя. Когда эта болезнь, чем бы это ни было, пожрет самое себя.
— Кто?
— Кто-нибудь, кто отвечает за все, — неуверенно произнесла она. — Кто-нибудь, кто сможет… ну… привести все в порядок.
Он горько рассмеялся:
— Мое дорогое дитя… извини, Фран. Именно люди, облеченные властью,
— Но это же просто эпидемия