Исход (Том 2)

Это было удивительно: ручка касается бумаги, покрывая каждую страницу от начала и до конца, все это казалось волшебством, только слова теперь шли вкривь и вкось, буквы были большими и неровными, как будто он снова перенесся в первый класс школы на собственной машине времени.

В те дни отец и мать все еще любили его. Эми еще не расцвела, и его собственное будущее в качестве Оганквитского Толстяка и Потенциального Гомосексуалиста еще не было предрешено. Он помнил, как сидел за залитым солнцем кухонным столом и переписывал слово в слово одну из книг Тома Свифта в голубую тетрадь, а рядом стоял стакан с колой. Он слышал голос матери из гостиной. Иногда она разговаривала по телефону, иногда с соседкой: «Доктор говорит, что это просто детская полнота. Слава Богу, с железами внутренней секреции у него все в порядке. К тому же он такой смышленый!»

Наблюдать, как растут слова, буква за буквой. Наблюдать, как растут предложения, слово за словом. Наблюдать, как растут абзацы, каждый из них представляет собой кирпичик в огромной стене бастиона, который называется языком.

«Это будет моим самым большим изобретением, — увлеченно говорит Том. — Смотри, что случится, когда я столкну тарелку, только, ради Бога, не забудь зажмурить глаза!»

Кирпичики языка. Камень, лист, ненайденная дверь. Слова. Миры. Магия. Жизнь и бессмертие. Власть.

«Я не знаю, откуда он унаследовал это, Рита. Возможно, от своего дедушки. Тот был священником, и говорят, что его проповеди были просто восхитительны…»

Смотреть за буквами — прекрасное времяпрепровождение. Смотришь, как они соединяются друг с другом, писать наоборот, писать. Организованные мысли и идеи. В конце концов он приобрел пишущую машинку (к тому времени для него уже почти все было предрешено; Эми училась в старших классах, состояла в Национальном почетном обществе, в театральном кружке, кружке риторики, круглая отличница, с ее зубов сняли выпрямляющие пластинки, а ее лучшей подружкой была Франни Голдсмит… а детская полнота ее брата так и не прошла, хотя ему было уже тринадцать, и он стал использовать бранные слова в целях самозащиты, и с медленно расцветающим ужасом он начинал понимать, что такое жизнь, какова она на самом деле: огромный кипящий котел, и он был бесконечно одинок в ней). Машинка раскрыла перед ним остальное. Сначала это происходило медленно, настолько медленно, что печатание затягивалось на неимоверно продолжительное время. Как будто машинка активно — и отнюдь не беззастенчиво — сопротивлялась его воле. Но когда он поднаторел в печатании, он начал понимать, что такое машинка на самом деле: подобие магического посредника между его мыслями и пустым листом бумага, вставленным в каретку. Ко времени эпидемии он печатал со скоростью более сотни знаков в минуту, он был в состоянии поспевать за своими скачущими мыслями и запечатлевать их все. Но он никогда не прекращал вести записи от руки, памятуя о том, что «Моби Дик» был написал от руки, так же как и «Унесенные ветром», и «Потерянный рай».

Почерк, увиденный Франни в его дневнике, Гарольд развивал годами практики — ни параграфов, ни обрывов линий, ни одной зацепки для глаза. Это был труд — ужасный, до судороги в пальцах — но это был любовный труд. Он охотно и с благодарностью пользовался пишущей машинкой, но считал, что самое лучшее он оставляет для написания от руки.

И теперь он записывал свои последние мысли подобным образом.

Он посмотрел вверх и увидел, как в небе медленно кружат сарычи, напоминая кадры субботнего телесериала с Рендолфом Скоттом или роман Макса Брэнда. Он подумал об этом строками романа: «Гарольд увидел в небе ожидающих, кружащих сарычей. Мгновение он спокойно смотрел на них, а затем снова склонился над своим дневником».

Он вернулся к своим записям — измученным его болью буквам, которые он выводил дрожащей рукой. Гарольд с тоской вспомнил залитую солнцем кухню, стакан холодной колы, старые книга Тома Свифта. А теперь, подумал он (и написал), наконец-то он возможно, осчастливил бы своих отца и мать. Он растряс свой детский жирок. И технически оставаясь девственником, морально он имел полное право утверждать, что он гомосексуалист.

Он открыл рот и прокаркал:

— Честное слово, ма.