Исход (Том 2)

От его усмешки Ларри стало не по себе, и он поймал себя на мысли о том, что думает о «Летописи» — кому та принадлежала: Гарольду или прежнему владельцу дома? И если Гарольду, то что же, черт возьми, там может быть написано?

Откупорив бутылку бордо, они обнаружили к обоюдному удовольствию, что вино просто отличное. Спустя полчаса оба слегка захмелели, Гарольд даже немного больше, чем Ларри. Усмешка, не сходившая с лица Гарольда, стала еще шире.

А у Ларри развязался язык, и он сказал:

— Эти листовки. Общее собрание восемнадцатого.

Как получилось, что ты не вошел в этот комитет, Гарольд? Я думаю, что такой парень, как ты, просто рожден, чтобы быть там.

Гарольд расплылся в блаженной улыбке:

— Ну, я ужасно молод. Думаю, они решили, что у меня еще недостаточно опыта.

— Я считаю, это просто позор. — «Действительно он так считает?» Усмешка Гарольда. Темное, едва заметное подозрительное выражение. Действительно он так считает? Ларри и сам не знал.

— Ну, кто знает, что нас ожидает впереди? — философски заметил Гарольд. — Всякой собаке свое время.

Ларри ушел около пяти часов. Они расстались друзьями; Гарольд пожал ему руку, усмехнулся и сказал, чтобы тот почаще заходил. Но у Ларри почему-то появилось ощущение, что Гарольду будет абсолютно наплевать, если он больше не придет.

Он медленно прошел до тротуара и обернулся, но Гарольд уже скрылся в доме. Дверь была закрыта. В гостиной Гарольда было очень прохладно из-за опущенных жалюзи, внутри это казалось в порядке вещей, но теперь, снаружи, Ларри внезапно пришла в голову мысль, что это единственный дом из всех, в которых он побывал в Боулдере, где были опущены жалюзи и задернуты шторы. Конечно, подумал он, в Боулдере есть еще множество затемненных домов. Но то были дома мертвецов. Когда люди заболели, они задернули шторы, пытаясь оградиться от окружающего мира, подобно уползающим в укрытия животным, когда те чувствуют приближение смерти. Живые же — возможно, в знак подсознательного признания существования смерти — широко раздвинули шторы и распахнули окна.

От вина у Ларри слегка разболелась голова, он пытался убедить себя, что испытываемый им легкий озноб был следствием справедливой кары, ниспосланной за неумеренное питие хорошего вина, словно это был дешевый мускат. Но дело было вовсе не в этом. Ларри подумал: «Слава тебе, Господи, за видение в туннеле. Слава тебе, Господи, за избирательность восприятия. Потому что без него все мы уже могли бы войти в историю любовных иллюзий».

Его мысли путались. Внезапно его охватила уверенность, что Гарольд следит за ним сквозь планки жалюзи, сжимая и разжимая кулаки, словно душитель, а его улыбка превратилась в маску ненависти… Всякой собаке свое время. И тут же Ларри вспомнил ночь, проведенную в Беннингтоне на оркестровой площадке, когда он проснулся с ощущением ужаса от чьего-то присутствия… и как он затем услышал (или это ему только приснилось?) приглушенный стук удаляющихся на запад ботинок.

«Сейчас же прекрати. Прекрати пугать себя до смерти».

«Бут-Хилл. — В его воображении стали возникать ассоциации[8]. — Ради Христа, прекрати, лучше было не вспоминать о мертвецах за этими задернутыми шторами, лежащих в темноте, как в туннеле, тунелле Линкольна, а вдруг они все задвигаются, зашевелятся, Боже праведный, да прекрати же…».

И вдруг он поймал себя на воспоминании далекого детства. Мать повела его в зоопарк в Бронксе. Когда они вошли в обезьяний питомник, тяжелый дух ударил ему в ноздри так, словно его ударили кулаком не по носу, а прямо внутрь его. Он было повернулся, чтобы выскочить оттуда, но мать остановила его.

«Просто дыши спокойно, Ларри, — сказала она. — И через пять минут ты уже не будешь замечать никакого противного запаха».

Он остался, не веря ей, борясь с приступом тошноты (уже в семь лет для него не было ничего хуже рвоты), и оказалось, что она была права. Уже через полчаса он с удивлением наблюдал, как люди, только переступив порог обезьянника, начинали махать перед носом с выражением отвращения на лице. Он сказал об этом матери, и Элис Андервуд рассмеялась;

— Да, здесь по-прежнему плохо пахнет. Но не для тебя.

— Как так, мамочка?