Исключительные

– Да, – наконец, сказала она. – Думала.

* * *

– Если бы в восемьдесят шестом году, после того, как мне поставили диагноз, кто-нибудь сказал, что в две тысячи втором я буду все еще жив, я бы спросил: что вы курили? – сказал Роберт Такахаси, стоя в окружении темного золота банкетной комнаты. Его слова встретили вежливым смехом и несколько зловещим жидким покашливанием, затерявшимся между столами.

– И опять-таки, если бы кто-то сказал мне, что в небоскребы, стоящие посреди Нью-Йорка, врежутся угнанные самолеты, я бы спросил то же самое.

Ранее тем же вечером, когда Роберт репетировал эту речь в лофте Джоны, тот сказал ему, что тема терроризма уже не так актуальна и попахивает стереотипами. Но Роберт настоял, что об этом нужно сказать.

– Теперь, спустя шестнадцать лет после того, как я узнал о своем диагнозе, понял, что благодаря ингибиторам протеазы и внимательному подходу, ВИЧ уже давно перестал быть смертельным приговором, – продолжал Роберт. – Я благодарен фонду правовой опеки «Лямбда» за то, что они подыскали мне отличную работу, где я и работал все эти годы – на удивление вполне живой. Это было ужасное, страшное для меня время, но теперь наступила новая эра, хотя я думаю, мы и ее можем назвать очень тревожной.

Я тоже чувствую эту тревогу. Но не только ее. Кроме нее меня переполняет надежда. И жизнь. Последнее – особенно.

После были аплодисменты, кофе и горы желатинового десерта с тремя ягодами. Никто не любил эти десерты, и есть особо не стал – просто вяло поковырял. Следующую речь произнес французский ретровиролог. Последней выступала миниатюрная монахиня-активистка. Она тянулась к слишком высоко поднятому микрофону и потрясала кулачком. Джона и Роберт, облаченные в дорогие черные костюмы, которые в прошлом часто служили им похоронными, сидели во главе стола. Все займы и кредиты «Доминики», сделанные на рубеже двадцатого века, окупились – ее высокие потолки и обшитые деревом стены прекрасно позволяли устраивать благотворительные вечера, вроде этого. Близился конец февраля, все зимние развлечения в городе свернули, потому что ни у кого уже не был ни сил, ни желания всем этим заниматься. Но организатор мероприятия сказал, что раз уж мы не сдались СПИДу, значит, не сдадимся и террористам.

Логика не вполне просматривалась, но прошло уже достаточно времени, чтобы всеобщий страх немного улегся. Чувство постоянного ожидания, что очередное здание обрушится на землю, или что на Таймс-сквер упадет бомба, сменился дерзостью и непокорностью. Эти же чувства царили и на сегодняшнем вечере. Пожилые мужчины танцевали вместе – прямо как парни из восьмидесятых, которые собирались в «Лаймлайт», «Криско-Диско», или под куполом «Сейнт», похожим на звездное небо[21]. Со временем этих юношей стало намного меньше, но многие из них все еще держались за жизнь, а некоторые даже присутствовали на этом вечере, облаченные в строгие деловые костюмы.

В конце концов, Роберт Такахаси не умирал. По крайней мере, он так не думал. Он смог дожить до того момента, когда ингибиторы протеазы заменили зидовудин[22], и внезапно, к своему огромному удивлению, узнал, что с этой болезнью можно прожить очень долго. Никто из них не думал, что застанет нечто подобное. Они были уверены, что смерть будет только множиться и накапливаться, и это никогда не кончится. И все же даже теперь эта болезнь по-прежнему очень часто приводила к летальному исходу. Люди вели себя беспечно и неразумно, и были совершенно беззащитны перед ней. На других континентах эти лекарства все еще были недоступны. Мир умирал, и СПИД был тому виной, но надежда все еще оставалась. Смерть часто удавалось отбросить назад. Рейган давно сошел со сцены, и теперь был всего лишь растерянным стариком, который уже и не помнил, как поступал в то тяжелое время. Или, быть может, он помнил отдельные яркие моменты:

«Мистер Горбачев, снесите эту стену!»

Роберт строго следил за графиком лекарств, и они неплохо его поддерживали. Сегодня вечером, после того как получил награду Юджина Шарфстайна за активную политическую деятельность в юриспруденции, он остался в сияющем баре «Доминики», когда церемония и ужин подошли к концу. Вокруг шаталось немало парней, но юное поколение едва ли замечало Роберта и Джону. Для них они были стильными, но уже немолодыми мужчинами «за сорок», хотя это было и не так. Они были из другого поколения. Они оба много выпили. Вообще-то Роберт не должен был этого делать, но сегодня был особый случай. И он уже был крепко пьян, когда подтянул Джону к себе за ледово-синий галстук и сказал:

– Как же тебе идет этот костюм. Всегда тебе об этом говорю.

– Спасибо.

– Каждый день одевайся так на работу. Заключишь все свои сделки. Потому что все захотят тебя отым…

– На моей работе не принято так одеваться.

– Не знал. Ты же никогда ничего не рассказываешь о своей работе.

– Ты не спрашиваешь.