Исключительные

– Хватит, Пол, – сказала Эди, – мы тебя поняли. Мы благодарны за работу, которую ты проделал. Последний чек ждет тебя в офисе. Давай, тебе пора.

– И кто здесь грубит после этого? – пробормотал Пол, не злясь, впрочем, по-настоящему. Кивнув на прощание, он ушел, встряхивая головой.

– Термиты с микрофонами? – сказала Эди мужу. – Звучит не так плохо.

Позднее, когда вожатые и уборщики закончили все дневные дела – а заодно и дела на сезон, – а Мэнни и Эди торжественно попрощались со всеми, лагерь опустел. Мимо проскакал было олень, и вдруг остановился посреди лагеря, поворачивая голову влево и вправо, как будто спрашивая, куда же все подевались. Лагерь умер, как случалось каждое лето, когда все разъезжались по домам, но на этот раз печаль ощущалась в два раза сильнее. Старик со старухой стояли на вершине холма и смотрели вниз на свой дышащий на ладан лагерь. Маленькие жилые домики, простоявшие тут более полувека, и здания побольше, предназначенные для рисования и театральных постановок.

– Я не готова его продавать, – сказала Эди, – а ты?

Мэнни огляделся. Лагерь виделся ему зеленым и лохматым, а вигвамы походили на стога сена кисти Моне. Когда-то, когда его глаза были ясными, как горный ручей, они с женой вникали во все дела лагеря, близко знали каждого ребенка и каждого вожатого. Он не понимал, почему они с Эди вдруг оказались такими старыми, его это безмерно удивляло. Почему даже молодые, склонные к экспериментам творческие люди, которые были уверены, что им вообще не придется стареть, обнаруживали со временем, что жизненный опыт накапливается и накапливается, чем-то походя на плесень. Они оба были достаточно стары, чтобы послать ко всем чертям это место, но они пока не могли этого сделать.

– И я пока не хочу, – согласился он с женой, – не сейчас. Может быть, для начала мы найдем какого-нибудь парня, который бы действовал поаккуратнее Пола. Кого-нибудь, кто понимает наше видение лагеря и сможет все сделать именно так, как надо.

– И кто же это может быть? – поинтересовалась Эди. – Нам придется клонировать самих себя.

– Это вряд ли, – решил Мэнни. – Слишком уж технологично, – он положил руку на знакомое, покрытое коричневыми пятнами плечо жены, – за эти годы сюда приезжали тысячи подростков. Они полюбили лагерь всем сердцем. Мы хорошо их учили. А потом они выросли, и далеко не все они посвятили свою жизнь искусству. Не из всех получился Итан Фигмен. Или Эш Вулф. Или Фрэнсис Пэлл, скульптор по металлу… по огромным кучам металла.

– Или Жанна Честен, шекспировская актриса, – добавила Эди, – или Трой Мейсон, который танцевал с Элвином Эйли. Господи, что он вытворял на сцене все эти годы. Или близнецы ди Ланци из шестидесятых, со своей огромной… хреновиной. Как она называлась вообще?

– Синтезатор Муга.

– Да, точно. И некоторые из них все еще здесь. Или, может быть, ищут повод вернуться. Они все любили это место. И оно все еще живо, между прочим.

* * *

Несколько недель спустя Жюль Хэндлер-Бойд дремала в городском автобусе. Прошлой ночью они с Деннисом вернулись из Осуиго. Они отвозили Рори в университет штата – начинался третий курс. Училась она прилично и специализировалась на предмете, которого родители вообще не понимали. Емкость окружающей среды. Рори не была звездой вроде Ларкин Фигмен, но она безболезненно миновала детство, превратившись в сносную студентку и очень беспокойную в целом девушку, которая точно знала, что хочет постоянно быть в движении, хочет жить во всем мире сразу. В окружающей среде.

Дочь покинула их квартиру, когда поступила в университет, и сколько бы вокруг ни говорили, что из-за ужасного состояния экономики люди не могут уехать из родительского дома аж до двадцати шести, не планировала вернуться и не нуждалась в этом. Иногда она появлялась дома на каникулах, всегда с парой подружек, смешливых девчонок, любящих свежий воздух. Родители никогда не могли их понять. К пятидесяти двум годам Жюль и Деннис вступали в спокойный период жизни – начало тихого заката. «Стабиливокс» поддерживал Денниса в уравновешенном состоянии, хотя дозу иногда требовалось корректировать. Он полюбил работу в клинике, и теперь выписывал три разных журнала о сонографии. Он столько об этом узнал, что медсестры в клинике иногда звали его «доктором».