Исключительные

— Но почему? — спросила она. — Что тут общего?

— Потому что мы мало друг друга знаем, и все-таки ты рассказала мне об этой истории. Я глубоко ценю это. Это все равно что… объяснение в любви. Но Итана мне жалко, — продолжал Деннис задумчиво. — Он гений, но даже не знает самого важного о своей подруге и ее семье.

— Мне не нравятся Вулфы, — добавил он. — Эш, конечно, мне нравится, вы с ней близкие подруги и все такое, но мне не нравится их сговор.

— Не обязательно, чтобы они тебе нравились.

— Ты уверена?

— Уверена.

Кроме Жюль, Денниса еще никто ни во что не впутывал. Он был благодарен, что стал частью ее жизни, а предыстория неизвестного ему Гудмена Вулфа, насколько он мог судить, больше не имела отношения к чему бы то ни было.

Сейчас, в 1988 году, в Европе Эш не во всем обманула Итана, сказав, что проведет два дня в Норвегии. Она всего лишь опустила основной пункт своих планов. Она на самом деле остановилась в «Гранд-отеле» в Осло. Эш уехала в Осло, Итан — в Рим, а Деннис и Жюль остались в Венеции сами по себе. Внезапно в этом обескураживающе дорогом гостиничном номере Жюль занервничала. Ей вдруг стало не по себе наедине со своими мыслями, и она схватила Денниса за руку, хотя он еще спал.

— Деннис, — позвала она. — Деннис.

— Что?

Он открыл глаза и прижался к ней, она почувствовала его дыхание, резкое, но не противное. Крепкое. Запах дубовой коры, от вчерашней выпивки. Еще сонный, он инстинктивно взобрался на нее, и она ощутила его непроизвольное возбуждение, в чем не приписывала себе никакой заслуги. Он отыскал нужное положение, и хотя ее мучило смутное беспокойство и одиночество и хотелось просто поговорить с ним все равно о чем, так было тоже хорошо, если не лучше. Секс в номере итальянской гостиницы действует на американцев необычно: они начинают чувствовать себя итальянцами. В двадцать девять Деннис выглядел почти как итальянец, со слегка отяжелевшим смуглым лицом, темными глазами и густыми волосами на груди и подмышками. Одна из украшенных завитками подушек тяжело, как якорь, грохнулась на пол. В полудреме Деннис, словно пушинку, поднял Жюль и усадил на себя, но она протянула обе руки вниз, чтобы не попасть в неловкое положение, когда женщине приходится поправлять, а мужчина тактично смотрит в сторону или, бывает, откровенно пялится. Убеждаться, что мужской член вошел в тебя правильно и не причинит боли, входя глубже, все равно что, сидя в машине, пытаться вставить металлическую часть ремня безопасности в паз. Ждешь щелчка, так же как здесь, в кровати итальянской гостиницы, ждешь щелчка другого рода, идущего из загадочных глубин. Секундная задержка, а потом никакого сопротивления, и ты по-дурацки счастлива, что все получилось, словно поместить внутрь себя мужской прибор — невесть какое важное дело, вроде устранения критической поломки космического корабля.

Лежа под ней на гостиничной кровати, Деннис закрыл глаза, чуть приоткрыв рот и высунув язык. Она подумала об Эш и Гудмене в разных кроватях в смежных гостиничных номерах где-то на континенте, и сразу вспомнила, как в гостиной Вулфов в «Лабиринте» однажды поцеловала Гудмена, искала языком его язык, и нашла, но ему надоело, и он ушел от поцелуя. Она наклонилась вперед, прижалась губами к губам Денниса, и он ответил без насмешки или скуки, а с полной отдачей. Крепкие, мягкие губы, полузакрытые глаза, не до конца проснувшееся тело, чьи феромоны притягивали ее, хоть это влечение так навсегда и останется не вполне объяснимым.

Позже они спустились позавтракать, и им подали один из тех странных завтраков, какие подают в гостиницах Европы, где главное место отведено яйцам вкрутую, пшеничным хлебцам и еще, сразу после яиц и до хлебцев, будто это вполне нормально, субпродуктам. В утренней столовой, словно в Вавилоне, они с Деннисом сидели за столом между испанцами и немцами. Жюль сказала Деннису:

— Интересно, как Гудмен сейчас выглядит. Ему уже тридцать. Господи, Гудмену тридцать лет. Невозможно себе представить.

— Ну, ты знаешь, я никогда его не видел, но, скорее всего, он сильно потрепан, — ответил Деннис. — Вроде бы это происходит со всеми, кто курит, пьет и сидит на наркотиках? Кожа у них портится и становится, как это называется, потертой.

Она представила, как Гудмен, сморщенный, опустошенный, больной, растянулся на одной из двуспальных кроватей в номере «Гранд-отеля» в Осло. Он длинный и занимает кровать целиком, а сестра лежит на соседней, оба курят и смеются. Для Эш большая радость и облегчение увидеться с ним, убедиться, что в целом он в порядке, услышать его медлительный, злобно-насмешливый голос и всматриваться в черты его лица, которые когда-то были вытесаны похожими на ее. Любовь брата и сестры, чья разница в возрасте всего год, нерушима. Это не родственность душ и не романтика, а скорее страстная верность исчезающему бренду.

Сестрица, впусти меня.