Исключительные

Гил и Бетси Вулф, похоже, без лишнего любопытства относились к Жюль, внезапно ставшей ближайшей подругой их дочери, и когда она оставалась на ужин, задавали ей вопросы если и формальные, то вполне дружелюбные («Жюль, ты когда-нибудь пробовала куриную сальтимбокку? Нет? Да это же преступление!»), и все-таки Эш говорила, что ей всегда рады и она может приходить, когда захочет. Для бывших обитателей «Лесного духа» этот дом служил постоянным местом встреч. Джона, который с того сентябрьского дня стал первым серьезным бойфрендом Эш, безвылазно торчал здесь в течение недели и на выходных. Кэти, которая теперь официально стала подругой Гудмена — тоже с того самого поворотного дня, — хранила свой леотард в принадлежащем Гудмену ящике комода, что казалось Жюль и Эш жестом в высшей степени зрелым. Кэти и Гудмен часто ругались, и доносившиеся сквозь стены слова звучали как спор взрослых людей, а не подростков. «Совсем как в пьесе „Кто боится Вирджинии Вулф?“» — шептала Эш. Суть споров обычно сводилась к убежденности Кэти, что в их отношениях верховодит Гудмен. «ПРЕКРАТИ ОБРАЩАТЬСЯ СО МНОЙ КАК с мусором!» — орала Кэти, но ярость ее тотчас же изливалась слезами. «Не реви, — говорил Гудмен. — Это же так предсказуемо. Ты делаешь это по команде». Порой он вдруг отправлял ее домой. Проходили дни, в течение которых Кэти вообще ничего от него не слышала, и тогда она звонила в «Лабиринт», требуя объяснений, где он был. Они вели себя как муж с женой, чья семейная жизнь испортилась уже в медовый месяц.

Итан заглядывал к Вулфам при любой возможности, хотя часто оставался дома, делая один из своих короткометражных мультиков. Его работавший государственным защитником отец, с которым он делил тесную квартиру в Виллидже с тех пор, как мать сбежала с педиатром, разрешил ему превратить столовую в анимационную мастерскую, поэтому большой стол занимала работа Итана, и в воздухе стоял пластиковый запах целлулоидной анимационной краски. Денег у семьи Итана, как рассказал он Жюль, очень мало. Государственная старшая школа Стайвесант, где он учился, была, конечно, бесплатной, но чтобы туда попасть, надо было пройти тест, и принимали только самых толковых ребят в городе. «Благодарю Бога за Стай», — говорил Итан. Хотя школа была известна как мощный учебный центр по математике и естественным наукам, учителя уважали большой талант Итана и позволяли ему работать по индивидуальным проектам, и дерзкие смешные мультфильмы, которые он снимал раз в пару недель, принимались на ура. Жизнь Итана протекала хаотично и беспокойно. В отцовской квартире было действительно грязно, и он сказал Жюль, что ни за что не хотел бы, чтобы она ее увидела, и это ее вполне устроило, поскольку она сама ему говорила, что ни за что не хотела бы, чтобы кто-нибудь из их компании увидел дом в Хеквилле — не потому, что там грязно, это неправда, а просто потому, что он обыкновенный.

С тех пор как Жюль впервые побывала в квартире Вулфов, ей хотелось одного — находить способы и предлоги заглядывать туда еще. Но временами мать по непонятным причинам ее не отпускала. Как будто Лоис Хэндлер понимала, что постепенно теряет дочь — может быть, уже потеряла. Жюль выражала все более откровенное презрение к матери и сестре; дом казался маленьким, как анимационный сарайчик, а семья казалась невероятно провинциальной. «Тони Орландо и Дон»! Шторы оливкового цвета! Просто ужас. Вулфы же были космополитами, культурной, деятельной семьей, у которой вся жизнь — сплошной праздник. Эш и Гудмен передразнивали свою симпатичную, похожую на паву мать, когда перед Ханукой она произносила слово «латке».

— Ничего с этим не могу поделать, — говорила Бетси Вулф в свою защиту. — В детстве мне не приходилось слышать это слово. Ваш дедушка очень бы расстроился, если бы видел, как я грею сковородку с этими штуками.

— С какими этими штуками, мама? — подначивал Гудмен.

— Лат-ки, — говорила она, и остальные Вулфы дружно хохотали. В честь отсутствия прочных еврейских корней у матери они, отмечая Хануку, вешали над дверью «омелу латке» — свисающий с веревочки единственный картофельный блин, под которым каждый гость мог рассчитывать на поцелуй. Сама идея «омелы латке», некой шутливой затеи, свойственной только одной этой семье, была чужда Жюль. Она с тоской вспоминала собственное детство, которое по сравнению с этим было чахлым, как латке на виноградной лозе.