Исключительные

— Тысяча девятьсот семьдесят пятый. Разве эта цифра не выглядит чрезвычайно старой? Тысяча девятьсот семьдесят четвертый уже к ней подталкивал. А мне нравился семьдесят второй, вот он для меня в самый раз. На вопрос, какой сейчас год, по-моему, всегда надо отвечать: Тысяча девятьсот семьдесят второй. Джордж Макговерн, помнишь его? — он вздохнул. — Старину Джорджа?

— Помню ли я его? Я не совсем тупая, Итан.

— Просто он пришел и ушел. Мы его выдвинули, как идиоты, и нас еще и побили, а потом прошло время. Все на свете, — запальчиво произнес он, — будет все дальше и дальше отходить от того, что выглядит привычным для нас. Я где-то прочитал, что большинство по-настоящему сильных чувств, что ты когда-либо испытаешь, возникает примерно в нашем возрасте. А все, что придет потом, будет казаться все более и более разбавленным, приносить все больше и больше разочарования.

— Ну не говори так. Быть этого не может, — возразила Жюль. — Мы еще даже ничего не сделали. Вообще ничего.

— Знаю.

Оба притихли и загрустили, размышляя об этом.

— Но ты хотя бы начинаешь, — сказала Жюль. — Журнал Parade так считает.

— Я правда ничего не сделал, если говорить об опыте, — ответил он. — Жизненном опыте.

— Ага, опыте, как у Гудмена? — спросила Жюль, стараясь придать своему голосу пренебрежительный оттенок, как будто те чувства, которые они с Итаном испытывают в своей платонической дружбе, гораздо выше физических удовольствий, которые Гудмен регулярно получает от Кэти Киплинджер и дарит ей. Ее губы на его ухе. Ее ноги танцовщицы, раздвигающиеся, чтобы его пенис мог точно попасть в дырочку.

— Да-да, конечно, секс и прочее. Эмоциональные вещи, — сказал Гудмен. — Мрачные, мрачные нравы.

— Из всех моих знакомых тебя меньше всего можно назвать мрачным, — сказала Жюль.

Итан глубок, тревожен, но он как-то бодро приспосабливается к любой ситуации.

— А почему девушкам всегда нужен кто-нибудь мрачный и унылый? — спросил Итан. — Я вижу унылого человека в твоем будущем. Человека и впрямь несчастного.

— Неужели?

— Да. А я тем временем буду сидеть дома с пустым холодильником и своими мультяшками, оплакивая разгром демократов в семьдесят втором году. Пожалуйста, присылай мне открытки из внешнего мира, — попросил Итан. — Отправляй их по почте туда, где я проведу остаток своей одинокой жизни.

— И где же это будет?

— Ты просто посылай открытки по адресу: Итану Фигмену, Дуплистое Дерево номер шесть, Белкнап, Массачусетс, ноль один двести шестьдесят три.

— Красиво звучит, — ответила Жюль, живо представив себе, как Итан в своем дупле греет себе чай на огне, облаченный в стеганый атласный халат с малиновым отливом. В этом образе он превратился в некоего мохнатого лесного зверя из книги К. С. Льюиса, все же сохранив характерные черты лица Итана.

— А что, если дела не наладятся? — спросил Итан. — Об этом я и правда никогда не думал. В «Лесном духе» я всегда был таким, знаешь, странным на вид анимационным малым, веселым толстячком, крутящим косяки, а все остальные понимали, что дела мои, в общем, хреновые. Да я и сам это знал. Смотришь вечерние новости, сидишь с папашей перед телевизором, поедаешь бифарони. Но мы с тобой и все наши знакомые — мы были слишком юными, чтобы различать детали. Сонгми, вся эта фигня. Нас как бы потеряли из виду.

— Точно.

Жюль едва ли приходило в голову, что другие люди не потерялись из виду. Она не знала, каково это — попасть в настоящую драму. Делать что-то важное. Быть храбрым. Храбрость — до чего же невообразимая мысль.

— Не могу решить, хорошо это или плохо, — сказал он. — Определенно хорошо в той части, что мы остались в живых. Я не умер бессмысленной смертью в Ханое — наверняка же мог бы случайно выстрелить в себя из своего эм шестнадцать. С другой стороны, плохо, что мы лишились опыта. Понимаешь, о чем я? — спросил Итан, вдруг приподнявшись в темной берлоге. К его волосам прилипли пушинки от ковра, словно налет снега, упавшего туда, когда он на мгновенье высунул голову из Дуплистого Дерева номер шесть, чтобы посмотреть, какая погода на улице.

— Опыта? — переспросила Жюль.

— Ну да, его тоже, но и еще кое-чего, — сказал Итан. — Прозвучит претенциозно, но я хочу поменьше думать о себе.

Он сделал паузу и взглянул на нее, ожидая реакции.

— Не совсем тебя понимаю.

— Я хочу поменьше думать о том, чего мне хочется и что я упустил. Я хочу думать о других вещах — других людях вообще в других местах. Я так устал от всех этих ироничных шуточек, понятных только посвященным, от воспроизведения строчек из телешоу и книг. От всего… очерченного мира. Мне нужен безграничный мир.

— Безграничный мир, — повторила Жюль по той лишь причине, что именно такие вещи они говорили друг другу, считая это остроумным. Как раз такие разговоры Итану, как он уверяет, больше не нужны.

— Ты можешь это получить, — быстро сказала она. — Я уверена, что все это у тебя может быть.

— Это будет моей целью в новом году, — подхватил он. — А у тебя какая будет цель?

— Понятия не имею.