Исключительные

— Крема Симанс, — задумчиво повторил Итан. — Звучит как суп, сваренный из… разных семян. Смесь семенных жидкостей. Пахнет супом Кэмпбелла, который сразу же сняли с производства.

— Прекрати, Итан, уж очень натуралистично расписываешь, — перебила Кэти Киплинджер.

— Ну он же у нас занимается изобразительным искусством, — сказал Гудмен.

Все засмеялись, а потом Гудмен вдруг соскочил с верхней койки, сотрясая вигвам. Он взгромоздился на кровать у ног Кэти Киплинджер, фактически ей на ноги, заставив ее раздраженно приподняться.

— Что ты делаешь? — возмутилась Кэти. — Ты меня раздавишь. И от тебя несет. Боже, что это, Гудмен, одеколон?

— Да. «Каноэ».

— Терпеть не могу.

Но она его не оттолкнула. Он задержался, взяв ее за руку с длинными тонкими пальцами и ухоженными ногтями.

— А теперь давайте все почтим Крему Симанс минутой молчания, — услышала собственный голос Джули. Она не собиралась в этот вечер произносить ни слова, и едва заговорив, почувствовала, что сделала ошибку, встревая в это. Во что именно? В их дела.

— Прорезалась девчонка с Лонг-Айленда, — сказал Гудмен.

— Гудмен, с такими высказываниями ты просто ужасно выглядишь, — одернула его сестра.

— Я и впрямь ужасен.

— Да ты ужасен, как нацист, — сказал Итан. — Словно используешь некий код, чтобы напомнить всем, что Джули еврейка.

— Я тоже еврей, Фигмен, — ответил Гудмен. — Точно так же, как и ты.

— Не ври, — возразил Итан. — Даже если твой отец еврей, мать — нет. Надо, чтобы мать была еврейкой, иначе тебя просто сбросят со скалы.

— Евреи? Они не агрессивны. Не они устроили резню в Сонгми. А я просто заигрывал, — сказал Гудмен. — Хэндлер это знает, верно? Я просто ее чуть-чуть поддразнивал, да, Хэндлер?

Хэндлер. Она ощутила волнение, услыхав, как он ее называет, хотя едва ли могла вообразить, что парень может так к ней обратиться. Гудмен смотрел на нее и улыбался, и ей пришлось сдержать себя, чтобы не встать, не потянуться, не дотронуться до контуров его золотистого лица. Она никогда так долго не находилась совсем рядом с таким эффектным парнем. Джули не соображала, что делает, вновь поднимая свой стаканчик.

— О Крема Симанс, где бы ты ни была, — громко произнесла она, — жизнь твоя будет трагичной. Ее прервет несчастный случай, и причиной станет… аппарат для разосеменения животных.

В своей абсурдно двусмысленной тираде она употребила на ходу придуманное слово, но по вигваму разнеслись одобрительные возгласы.

— Видите, я знала, что неспроста ее позвала, — сказала Эш, обращаясь к остальным. — «Разосеменение». Годится, Жюль!

Жюль. Вот тут оно и произошло: мгновенный переход, после которого все стало по-другому. Робкая провинциальная никчемная Джули Хэндлер, которая впервые в жизни вызвала бурное веселье, внезапно и легко превратилась в Жюль, а это куда более подходящее имя для нескладной пятнадцатилетней девушки, уже отчаявшейся привлечь к себе чье-то внимание. Эти люди понятия не имели, как ее обычно называют; они едва ли ее замечали в эти несколько первых лагерных дней, хотя она их, конечно же, замечала. В новой обстановке появилась возможность преобразиться. Жюль — так назвала ее Эш, а тут же вслед за Эш и остальные. Теперь она была Жюль, и остаться Жюль ей предстояло навсегда.

Джона Бэй провел рукой по струнам старой гитары, доставшейся ему от матери. Сюзанна Бэй преподавала акустическую гитару в этом лагере в конце пятидесятых, когда ее сына еще на свете не было. С тех пор она каждое лето, даже став знаменитой, появлялась в определенный момент и давала импровизированный концерт, и нынешнее лето явно не станет исключением. Она приедет всего на один день, хотя никто, даже сын, не знает, когда именно это произойдет. А пока Джона взял несколько пробных аккордов, а потом заиграл наугад. Казалось, он делает это совершенно рассеянно; он был из тех, чей музыкальный талант кажется естественным, беспечным, врожденным.

— Ух ты, — сказала или просто обозначила губами Жюль — она точно не знала, вырвался ли возглас наружу, — глядя, как он играет. Она представила, что через несколько лет он станет знаменитым, как мать; Сюзанна Бэй введет Джону в свой мир, вытащит его на сцену, это неизбежно. А сейчас, когда казалось, что он вот-вот затянет одну из песен своей матери, типа «Нас ветер унесет», он вместо этого заиграл «О благодать» — в честь той существующей или несуществующей девочки из школы в Пенсильвании, где училась двоюродная сестра Гудмена и Эш Вулф.

Они провели вместе всего-то чуть больше часа, и тут одна из дежурных педагогов, преподавательница ткацкого дела и спасательница из Исландии со строгой стрижкой по имени Гудрун Сигурдсдоттир, вошла в вигвам с массивным прочным фонарем, словно бы предназначенным для ночной подледной рыбалки. Она огляделась и сказала:

— Так-так, мои юные друзья, вижу, вы тут травку курите. Ничего «клевого» в этом нет, как бы вам ни казалось.

— Вы ошибаетесь, Гудрун, — возразил Гудмен. — Это всего лишь запах моего «Каноэ».

— Простите?

— Моего одеколона.

— Нет, по-моему, вы тут все-таки травкой балуетесь, — продолжила она.