Наступила Великая суббота – Егор и в этот день не попал как-то в церковь. Часу к третьему дня жена истопила баню. По обычаю деревенскому, Егор вместе с женой и дочерью, которой было не более шести лет, отправились мыться. Когда они уже мылись, вдруг жена слышит, что в предбаннике что-то затрещало; минута еще – треск сильнее и сильнее; она говорит мужу: «Егор, посмотри-ка». Егор отворяет дверь из бани и видит, что предбанник весь в огне. Костра (отходы от просеивания пшеницы), солома, охлопки (отходы от прядения) – всё горело: пламя быстро распространялось. В испуге Егор нагой бросился вон из бани через пылавший предбанник. Это была единственная дорога, потому что окно, по неразумному обычаю, делается в деревенских банях чрезвычайно маленькое. Одну минуту только бежал Егор предбанником; но огонь охватил его со всех сторон. Впрочем, он выбежал из огня и нагой же бросился с криком в село сзывать народ, чтобы затушить пожар и спасти жену и дочь. Обгоревшая кожа его лопалась и лоскутами висела на нем. Народ действительно тотчас увидел пожар и бросился тушить его. Через четверть часа огонь был залит: воды весной было много около бани, снегу тоже довольно. Предбанник, построенный, или, правильнее сказать, приставленный кое-как к бане и состоявший из нескольких стойком поставленных заборин, живо был растаскан. На бане крыша только занялась, ее скоро стащили. Отворили дверь в баню; там ни живы ни мертвы сидели, прижавшись к углу, жена Егорова с малолетней дочерью. Они были чрезвычайно перепуганы, но невредимы. Их спас Господь от видимой смерти, и притом от самой ужасной смерти. Когда Егор в испуге бросился в пламя, чтобы выбежать вон из бани, жена, не помня как и почему, успела затворить за ним дверь и осталась на волю Божию в бане с дочерью. Пламя не успело еще пробраться к ним, как залит был пожар.
Между тем Егор, нагой, весь обожженный, прибежал домой к матери.
– Матушка, прости меня, окаянного, – были первые слова его. – Господь наказал меня за тебя.
Медицинских пособий подать было неоткуда, да и поздно. Антонов огонь быстро начал охватывать все обожженные места тела его; позвали священника. Егор исповедался с таким самоосуждением и сокрушением, что подобное покаяние редко можно встретить. Он промучился целую ночь и весь следующий Светлый день; всё стонал и молил мать о прощении. К вечеру Светлого дня он был покойник.
Во всё это время у Егора капли во рту не было. И не разговелся он по-христиански, как предсказала оскорбленная мать его.
Смерть произвела страшное впечатление на весь приход. Бедная мать как убитая стояла у гроба. Тело отпевали во вторник на Святой. Радостные слова песнопений церковных: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав» – как будто не касались ее слуха и сердца. Жена Егора и дочь рыдали у гроба.
Без всякой проповеди гроб этот был самым лучшим проповедником для всех жителей села и целого прихода. Господь ясно говорил всем: «Смотрите, какое страшное наказание ожидает и родителей за дурное воспитание детей своих, и детей за непочтение к родителям». Много и других уроков можно было извлечь из этого события.
Вскоре после похорон жена Егорова перебралась жить к своему отцу и матери; а Анне пришлось кланяться Марье Леоновой и ее детям, чтобы они не покинули ее, сироту.
Отчего загорелся предбанник, неизвестно; вероятно, заронено было раньше или при входе в баню вынесена была головешка и брошена где-нибудь близ предбанника, как это весьма часто бывает в деревнях; ветер раздул эту головешку; а рядом солома, хворост, костра; это всё равно что порох: одна минута – и пожар.
Я был свидетелем этого страшного, потрясающего душу события, говорит автор этого рассказа. Оно и до сих пор живет в памяти юрьевских крестьян как грозное слово Самого Господа.
Наша бабушка
Из журнала «Детский отдых»
Наша бабушка не могла видеть ничьего страдания, и стоило при ней только ударить какое-либо животное или раздавить насекомое, чтобы попасть надолго в ее немилость. Раз сестра моя, лет шести девочка, купила себе чижа в клетке. Чиж казался очень веселым; он чиликал, прыгал. Мы все: и братья, и сестры, и я – радовались на него и любовались на него. Пришла к нам бабушка. Сестра, конечно, сейчас же побежала к ней со своим чижом и собиралась уже вынуть его из клетки, как бабушка остановила ее. Она положила ей руку на голову и, нагнувшись к ней, спросила ласково:
– Купила ты птичку для того, конечно, чтобы выпустить ее на волю?
– Зачем? – спросила с удивлением и даже с испугом сестра, подняв на нее глаза.
– Извини, девочка, – сказала бабушка грустным голосом, – я думала, что ты добренькая и настолько выросла, что понимаешь, как дурно, как грешно мучить такое крошечное создание Божие.
– Да кто же его мучит? – спросила обиженно сестра. – Его никто не трогает. У него всё есть: и корм, и питье, и посмотрите, какая клеточка, – чудо…
Сестра приподняла клетку к самому лицу бабушки.