Искра Божия. Сборник рассказов и стихотворений для чтения в христианской семье и школе для девочек

Анна осталась одна с Егорушкой. Егорушка стал подрастать. Понимая, что мать его чрезмерно любит и балует, он начал своевольничать и капризничать: того хочу, этого подай! Мать исполняла капризы сына. Работать он не любил, зато мать старалась работать за троих. Егору было это и на руку. Хуже и хуже он делался нравственно. Добрые люди, особенно приходский священник, говорили Анне, чтобы она перестала баловать сына, чтобы она вразумляла и останавливала его, что ведь это и ему будет во вред, и ей на горе. Куда!.. Мать и слышать не хотела ничего.

– Да он у меня такой смирный, такой добрый, – говорила она, – и такой послушный! Кажется, и на свете-то нет никого лучше его.

Добрые люди качали головой и отходили от нее. Священник и самого Егора вразумлял и наставлял; но как можно вразумить человека, избалованного и испорченного с младенчества?

Настало время женить Егора. Мать выбрала ему в жены из недальней деревни Степаниду Петровну – женщину неглупую и добрую – и надеялась, что сынок женится – переменится. Если дерево выросло и окрепло, его скорее можно сломить, а не выпрямить, – так и тут. Мать и сама наконец увидела непорядки его, да уж было поздно.

– Что ты, батюшка? Образумься, Христос с тобою; ты это нехорошо делаешь, другое нехорошо. Хоть бы Бога побоялся да людей постыдился; ведь ты уж женатый, – бывало, начнет она говорить Егору. Егор и слышать ничего не хотел, делал всё по-своему.

Мать опять начнет говорить:

– Посмотри, дитятко, вот в добрых-то людях так и так идет дело; а у тебя что?

Егор не только не слушается матери, но уж начинает и перебраниваться с нею.

– Поди прочь, надоела, – скажет он.

Мать заплачет и отойдет.

– Ну, расхныкалась, старая, – скажет Егор и хлопнет дверью.

Горько было матери, но она терпела. Егор стал браниться с нею чаще и чаще. Мать начала плакать; стала людям говорить о своем горе; стала священника просить пособить ее беде.

– Ведь и не много пьет, – говорила она, – так, Бог его знает, уж очень своенравен.

Священник делал внушения, но Егора всё это только больше раздражало.

Однажды – это было в заговенье перед Великим постом – Егор без причины сильно бранил мать.

– Полно, Егор, образумься, – говорила жена, останавливая его. – Что ты делаешь? Ведь она мать тебе.

– Прочь! Не твое дело; и тебя убью!

Егор ходил как лев. Жена отстала. Егор не знал, как сильнее и больнее уязвить мать, даже ударил ее. Мать в слезах ушла на печку и там целый день пролежала и проплакала.

Настало время ужинать и заговляться. В этот вечер, по обычаю христианскому, крестьяне ходят прощаться в селе к родным своим, к священнику, к знакомым. Егор и сам никуда не ходил, и к нему никто не показывался: все боялись войти к ним в дом, потому что слышали шум и крик. Когда стали садиться за ужин, жена говорит Егору:

– Полно воевать-то; поди позови мать заговеться-то, нехристь; да простись с нею; ныне и с чужими прощаются.

– Пускай с голоду околевает там на печи, – отвечал Егор в гневе и сел за стол.

Горько, горько стало матери: не вытерпело ее сердце.

– Бог с тобою, сынок любезный, – молвила она ему сквозь слезы. – По твоей милости я нынче куска хлеба в рот не брала. Заговляйся один. Дай Бог, чтобы тебе так пришлось разговеться, как я нынче заговляюсь горючими слезами.

Она взглянула на образ и перекрестилась.

Наступил Великий пост. Материно сердце забыло ссору и простило сына, но у Егора тяжело было на душе. Думал было поговеть он постом; да как-то не надумал: «Вот на Страстной поговею, Бог даст». Настала и Страстная неделя, а Егор не собрался всё поговеть. Жена и мать приобщились Святых Таин, а Егор всё думал да думал.