Сестра, не обращая внимания, наклонялась над кустарниками, отыскивая раненых турок. На лице ни малейшего страха, только побледнело оно, и глаза блестят.
К чести турок, они, как только заметили, зачем сошли наши, опустили ружья и выставили головы над валом. Видимо, они были удивлены.
– Мать милосердная! – говорили про сестру солдаты.
Сестра Раевская проснулась под мокрым шатром. Холодный ветер носился по влажной, утонувшей под туманами болгарской долине, кружился вокруг шатра, врывался под его трепетавшие полотнища, обдавал сыростью и стужей. В шатре, на соломе, спали сестры милосердия; слышались тяжелое дыхание, бред и стон во сне.
Сестра Раевская проснулась на рассвете. Еще недавно это была русоволосая девушка со свежим личиком. Куда делись ее волосы? Отчего так поблекло и так осунулось ее личико? Это не она, совсем не она. На днях с ней встретился ее петербургский знакомый и не узнал ее.
– Что с вами? – спросил он потом.
– Два тифа выдержала, и работа у нас знаете какая…
– Ольга Петровна, уезжайте скорее. Вы сделали слишком много, будет с вас – спасайтесь сами теперь.
– Меня и так посылают в Россию! Говорят, еще два месяца, и я умру здесь.
– Как легко вы говорите это!
– Притерпелась…
Да, притерпелись – и она, и все ее подруги. Подвиг их незаметен, только солдат унесет воспоминание о нем в свою глухую деревушку, – солдат, которого они отвоевали от смерти.
День зарождался в тумане, холодный и тусклый. Вдали разгоралась перестрелка… Мимо шатра проходили на боевые позиции солдаты.
– Сестра Раевская! Вы назначены в Россию, – говорит молодой врач, приветливо улыбаясь, – потрудились – и будет. Завтра надо выезжать. Только послушайтесь меня, уезжайте вы куда-нибудь подальше на юг: вам надо серьезно заняться собой. Вы женщина богатая, всё можете для себя сделать.
Раевская стала укладываться. Сестры прощаются с ней. Теплые, сухие комнаты, свежие постели, горячая пища грезятся им, как невесть какое счастье… Раевская поедет к сестре в Италию – та уж давно зовет ее к себе, на благодатный юг, на берег теплого моря. У них и солнце греет, и небо безоблачно – как хорошо там!
– Сестра, Степанов умирает – уже бред начался!
Раевская бросилась из палатки к умирающему. В стороне – шалаш из хвороста. Сюда сносили всех, кого отмечала гангрена своей страшной печатью, отсюда один только выход – в могилу. Сестра Раевская пошла сюда, она не боялась заразы и не раз просиживала над умирающими дни и ночи.
– Ну что, Степанов? – спросила Раевская, входя в шалаш.
Метавшийся в бреду раненый дико взглянул на нее. Она положила ему на голову свою худую, бледную руку. Понемногу бред больного стал стихать. На лице мелькнул луч сознания.
– Сестра… Голубушка… Родимая… Все бросили, ты одна со мной. Спаси тебя Бог!
– Ну, полно, полно! Кто же тебя бросил? Видят, что тебе лучше, – и пошли к другим, что потяжелее. А я зашла сюда отдохнуть, поболтать с тобой. Тебя назначили домой; дома выздоровеешь.
– Дома-то? – и будто солнце бросило свой прощальный свет на потемневшее уже лицо умирающего. – Дома-то слава Тебе, Господи! У нас семья хорошая, большая; живем, сестра, зажиточно: одних коров три держим, четыре лошади. Вот у нас как! Мать ты наша, чистая голубка!
И он уже не отрывал от нее своего просиявшего взгляда.
Усталая рука сестры оставалась на его горячем лбу. Она не переставала улыбаться умирающему и долго-долго говорила ему о его родной стороне – о далекой семье, которая его ждет не дождется.
Слушая сладкие речи, Степанов отходил счастливый, улыбающийся…
Сестра закрыла умершему глаза, перекрестила его…
«Все бросили, ты одна со мною», – припомнились Раевской слова Степанова; так неужели же она бросит теперь их и уйдет? Неужели же то горячее солнце, то синее небо, те счастливые люди заставят ее забыть этот мир скорби и мук, где она была Ангелом Хранителем?.. Нет, здесь ее место, пока еще сердце бьется в груди.
– Нет, я не брошу вас, никуда не уйду! – вся в слезах, повторяла она.
И она отказалась от всего, она не ушла. Но она не ушла и от смерти, давно сторожившей мученицу.
Евпраксия, игумения Староладожского Успенского монастыря
Из книги Е.Н. Поселянина «Русские подвижники XIX века»
В ста шестидесяти верстах от Петербурга и в тридцати от уездного города Новая Ладога, на берегу реки Волхов, расположен Староладожский Успенский женский монастырь, где подвизалась старица Евпраксия, в миру Евдокия.
Девица Евдокия происходила из купеческого звания, рано осиротела и, имея склонность к иноческой жизни, тайно ушла от родных и провела десять лет в двух женских монастырях города Арзамаса.