Искра и Тьма (СИ)

Беседа длилась еще долго. Унэг не слушал их. В какой-то момент он принялся ходить по двору. Остановился у загородки. За ней в пыли резвились дети, гоняющие перепуганную кошку. Подошел Манас.

— Унэг… — тихо обратился он.

Воин взглянул на старика.

— Слушаю вас.

— Что ты скажешь? Обо всем этом?

— Я воин. Не мое дело говорить.

Манас через силу улыбнулся.

— Понимаю. — И старик побрел назад.

Старик Манас остановился у входа в юрту. Сердце забилось. Он присел на скамью.

Почему он так боится собственного внука? Барх всегда был уважителен. В чем дело? Каждый раз его охватывало непонятное волнение. И каждый раз старику хотелось уйти подальше и не видеть эти пронзительные карие глаза.

Манас вспомнил рождение внука. Эрдэнэ отличалась тихим и кротким нравом. Она родила Хайсе его первенца, но не возрадовалась, а наоборот, впала в хандру. Через год Эрдэнэ покончила с собой, перерезав вены.

Барх перенял от матери склонность к уединению. Но в последнее время привычная тоска, вкупе со всепоглощающей ненавистью, пропитала каждый уголок дома Манаса. Может, именно это и страшит его?

Старик привстал, прислушался, потом снова сел. «Посижу еще», — подумал он. Он вспомнил еще одну историю, связанную с рождением Барха. Он появился на свет с родимым пятном на груди, в районе сердца, отдаленно напоминающим птицу. По мере того как парень рос, пятно преображалось и вскоре превратилось в удивительно четкое изображение ворона, приготовившегося схватить добычу: вскинутые крылья, растопыренные когти.

Не секрет, что Хайса плохо относился к сыну. Но как-то раз, лет двадцать назад, к кагану пришел некто, назвавшийся Соамом. Незнакомый человек, судя по внешности и выговору, — камык (хотя он это отрицал, называя себя истинным адрагом), рассказал кагану о славном будущем его сына, упомянув, между прочим, о птице на груди. «Я потомственный шаман, — утверждал Соам. — И мой отец, один из самых искусных шаманов своего времени, всю жизнь хранил тайну, связанную с пророчеством о вороне». Видя, как заинтересовался весьма падкий на подобного рода вещи Хайса, Соам с воодушевлением продолжил: «Хан Эйдарiv, которого, как известно, соплеменники называли Вороном, у смертного одра поведал о том, что спустя много лет вернется. И его узнают по знаку на груди. Он вернется, чтобы набросить тень на весь мир — подлинные слова Эйдара».

«Проходимец! — со злостью подумал Манас. — По твоей вине умер Абай!»

Шаман Абай, получив соперника в лице Соама, вскоре после возвращения с печально известного драгнитарского похода спился и умер. Последние дни всеми уважаемого Абая, целителя, хранителя обычаев и сказителя, были ужасны: он валялся в пыли, нечистотах и в безумии выкрикивал разные гнусности. Так он и окончил свои дни — оборванный, одичавший изгой, которого по какой-то неведомой прихоти пощадил и не убил Хайса.

Соам стал единственным шаманом.

«Хм… ворон набросит тень, — думал Манас. — Что-то это шитое рваными нитями пророчество не изменило взаимоотношений отца и сына. Буреб, второй сын, всегда был на первом месте».

Но хватит думать. Хочет этого Манас или нет, но ему надо поговорить с внуком по душам. Об этом его попросили старейшины. Он взял себя в руки и вошел внутрь.

Скрипнула половица, и старик, перепугавшись, замер. Затем, собравшись с духом, ступил дальше. Свет горящего очага на мгновение резанул глаза — Манас прикрылся рукой, моргнул, обвел взглядом помещение и… остолбенел.

Барх стоял в центре юрты полностью обнаженный. В руке он держал меч. Манас никогда прежде не видел ничего подобного — клинок меча был черен, как ночь, и по нему пробегала неуловимая, ломаная, сине-голубая линия. Что-то похожее на молнию. Перекрестье отсутствовало — клинок сразу переходил в эфес, представлявший собой беспорядочный клубок черных, блестящих змей (или червей?), обвившихся вокруг рукояти.

Барх приставил клинок к груди старика.

— Потрогай, ата, — попросил он, вперив в него одурманенные очи.

Манас прикоснулся и ощутил обжигающий, пронизывающий до костей холод и в ужасе отдернул руку. По мрачному лицу внука скользнула тень улыбки.

— Если бы я захотел, ты бы уже умер. Эта сталь несет смерть всему живому, стоит только притронуться. — Барх подумал немного и прибавил: — Если я захочу.

— Откуда это у тебя? — спросил Манас, потирая обожженные льдом таинственного меча пальцы. — Почему ты наг?

Барх не ответил. Он скосил глаза на грудь и провел ладонью по родимому пятну.

— Всегда думал, что благодаря этому я исключителен.

— А сейчас?

— Сейчас тем более. У меня нет сомнений. Слишком долго я находился под пятой у… него. Унижался. — Барх произнес это слово с невыразимым отвращением.

— И что?

Барх закрыл глаза.

— Я знаю про все эти разговоры. Мол, дух Эйдархана вселился в меня.

— Осмелюсь сказать, что…

— Эйдархан был слабым и изнеженным человеком, — продолжал он, будто не слыша деда. — Не он покорил весь мир. Это сделали его солдаты, взращенные Даркханомv, — вот кто был подлинно велик! И я хочу верить, что это его печать.

Барх отвернулся и пошел к себе, за ширму.

— Но ты не ответил на мои вопросы! — крикнул ему вслед Манас.