Искра жизни

Он не испугался и даже не удивился. Он был уже как бы и не он. Он ощущал только пышущий жар и слышал крики. Потом и крики стали отдаляться.

* * *

Когда пятьсот девятый очнулся, барак все еще горел. Воняло обуглившимся деревом, паленым мясом и тухлятиной. Пожар разогрел трупы. Они и так лежали уже несколько дней, а теперь начали сочиться и издавать зловоние.

Жуткие крики теперь стихли. Нескончаемая вереница арестантов выносила своих обожженных товарищей. Среди других пятьсот девятый расслышал и голос Бухера. Значит, не погиб. Выходит, не все было впустую. Он огляделся. И лишь некоторое время спустя обнаружил, что рядом с ним кто-то слабо шевелится. Он не сразу его узнал. Это был Вебер.

Оберштурмфюрер лежал на животе. Видимо, ему удалось отползти за кучу мертвецов до появления Вернера с товарищами. Те его не заметили. Он лежал, одна нога подтянута к животу, руки разбросаны. Изо рта текла кровь. Но он был еще жив.

Пятьсот девятый попытался поднять руку. Он хотел кого-нибудь позвать, но у него не было сил. В горле пересохло. Изо рта вырывалось только сипение. Треск горящего барака с лихвой перекрывал этот немощный зов.

Вебер заметил движение руки. Его глаза следили за ней. Потом встретились с глазами пятьсот девятого. Теперь оба они смотрели друг на друга.

Пятьсот девятый не понял, узнает его Вебер или нет. Он не понял и того, что пытаются ему сказать эти глаза напротив. Но он вдруг почувствовал, что должен выдержать этот взгляд, что нельзя уступить, отвести глаза. Он должен прожить дольше, чем Вебер.

Странным образом это вдруг стало для него бесконечно важно — как будто истинность всего, во что он с юности верил, за что боролся и страдал, зависит лишь от одного: в чьем мозгу — его или его врага — дольше будет теплиться жизнь. Это было, как дуэль и как Суд Божий. Если он сейчас выстоит, значит, выстоит и все то, во имя чего он рисковал жизнью, — настолько это было для него важно. Это было решающее усилие. В руки ему дали еще одну, последнюю возможность, и на сей раз он должен победить.

Теперь он старался дышать бережно, осторожно, только до границ боли. Он видел, как изо рта Вебера струится кровь, и решил проверить, не происходит ли с ним то же самое. Он провел ладонью по рту, почувствовал какую-то влагу, но, посмотрев на руку, убедился, что крови мало, и только тут вспомнил, что это, наверно, из его прокушенных губ.

Глаза Вебера проследили за его рукой. Потом взгляды их встретились снова.

Пятьсот девятый попробовал сосредоточиться: надо еще раз перебрать в памяти, что это было, во имя чего он жил. Это придаст ему новые силы. Он всегда уповал на самое простое в человеке, на то, без чего мир пошел бы прахом, — это его усталый мозг еще помнит. И благодаря этому самому простому должно быть уничтожено другое: абсолютное зло, Антихрист, заклятый враг человеческого духа. Слова, подумал он. Ими так мало можно сказать. Но к чему сейчас слова? Надо просто стиснуть зубы и выдержать. Чтобы зло сдохло раньше. Вот и все.

Странно, что никто их не замечает. Что его не видят, это ему понятно. Вон сколько мертвецов валяется. Но того, другого! Просто он лежит совсем в тени, за кучей трупов, вот в чем дело. Мундир черный, и даже на сапоги не упадет отблеск пожара. К тому же поблизости не так уж много народу. Все вон там, дальше стоят, на бараки смотрят. Стены в некоторых местах проломлены. Вместе с ними сгорают сейчас бессчетные годы горя и нужды, тысячи смертей. Множество надписей, фамилий, имен…

Раздался мощный треск. Пламя взметнулось к небу. Крыша барака рухнула, вздымая искристый огненный ливень. Пятьсот девятый увидел взлетевшие к небу пылающие обломки. Казалось, они летят медленно-медленно. Один из них мягко спланировал на груду трупов, ударился о чью-то ногу, перевернулся в воздухе и упал на Вебера. Упал точнехонько ему на загривок.

Глаза Вебера вздрогнули и заметались. Ворот его мундира задымился. Пятьсот девятый мог, наверно, дотянуться и отбросить головешку. По крайней мере он думал, что мог бы это сделать, он только не знал точно, повреждены ли у него легкие и не хлынет ли от первого же движения горлом кровь. Но он не двинулся с места. И не из чувства мести — сейчас решалось нечто другое, поважнее. К тому же для мести всего этого было бы бесконечно мало.

Руки Вебера заерзали. Голова дернулась. Деревяшка продолжала гореть прямо у него на загривке. Уже тлел мундир. А вот он и вспыхнул маленькими огненными язычками. Голова Вебера снова заворочалась. От этого деревяшка сползла ниже. В тот же миг занялись волосы. Головешка зашипела, огонь уже лизал уши, охватил всю голову. Пятьсот девятый пристально смотрел только на глаза. Они начали вылезать из орбит. Кровь, пузырясь и булькая, ручьем хлынула изо рта, разинутого в отчаянном, но почему-то немом крике. Рев пламени над догорающим бараком по-прежнему заглушал все остальные звуки.