Искра жизни

Он снова взял Бергера под локоть и мягко повернул в нужную сторону.

— Пятьсот девятый… — пробормотал Бергер уже в полусне.

— Ладно-ладно, хорошо, — успокаивал его Свобода, явно не понимая, о чем речь. — Пятьсот девятый, конечно. Все в порядке.

Бергер дал снять с себя белый халат и вывести себя на улицу. Свежий воздух обрушился на него, как удар штормовой волны. Бергер покачнулся, но на ногах устоял. Казалось, волна все еще несет его куда-то.

— Бог мой, ведь я оперировал, — произнес он и уставился на ассистента.

— Конечно, — ответил тот. — А то нет.

— Я оперировал, — повторил Бергер.

— Конечно, оперировал. Сперва только перевязывал да йодом мазюкал, а потом как пошел кромсать! За это время в тебя два укола вогнали и четыре чашки какао. Думаю, они тебе не повредят при такой-то нагрузке.

— Какао?

— Ну да. У этих сволочей чего тут только нет! Какао, масло и еще много всего!

— Оперировал! Я в самом деле оперировал, — шептал Бергер.

— Да еще как! В жизни не поверил бы, если бы своими глазами не видел. Это при твоем-то хилом весе! Но теперь тебе и вправду надо на боковую, хотя бы на несколько часов. Будешь спать в настоящей кровати! В кровати шарфюрера! Красота, скажу я тебе! Пошли.

— А я думал…

— Что?

— Я думал, уже не смогу. — Бергер смотрел на свои руки. Повернул их ладонями вверх, вниз, потом уронил. — Да, — сказал он. — Спать.

* * *

День был пасмурный. Волнение нарастало. Бараки гудели, как растревоженные ульи. Это было странное время неопределенности, час межеумочной, неполной свободы, где вместе теснились надежды, слухи и темный, затаенный страх. В любую минуту еще могли нагрянуть команды СС или добровольная дружина гитлерюгенда. Правда, заключенным раздали найденное в арсенале оружие, но против нескольких хорошо обученных и вооруженных рот лагерю трудно было устоять, особенно если бы в дело пошла еще и артиллерия.

Мертвых перетащили к крематорию. Других возможностей не было, так что пришлось сложить их там штабелями, как дрова. Госпиталь был переполнен.

Вскоре после обеда в небе появился самолет. Он вынырнул из низких, насупленных облаков прямо за городом.

Среди заключенных поднялся переполох.

— На плац-линейку! Бегите туда, кто может!

Еще два самолета пробили облачность. Они дружно заложили вираж и устремились вслед за первым.

Моторы гудели. Тысячи лиц, не отрываясь, смотрели в небо.

Самолеты приближались быстро. Старейшины однако успели собрать часть людей из Рабочего лагеря на плацу. Там они построили их в две длинные колонны, образовав огромный крест. Левинский раздобыл где-то в казарме простыни, и на концах креста поставили по четверо арестантов с этими простынями и велели махать.

Самолеты уже были над лагерем. Они облетали его по кругу, спускаясь все ниже и ниже.

— Смотрите! — закричал кто-то. — Крылья! Опять!

Арестанты с простынями старались вовсю. Остальные махали руками. Почти все кричали, словно надеясь перекрыть рев моторов. Многие посрывали с себя робы и размахивали ими. Самолеты еще раз низко-низко прошли над лагерем. Их крылья снова качнулись. И исчезли вдали.

Толпа стала расходиться. Многие то и дело поглядывали в небо.

— Сало, — проговорил кто-то. — После той войны какие были от американцев посылки с салом!

И тут вдруг все увидели, как далеко внизу, по дороге, приземистый и грозный, пылит первый американский танк.

XXV

Сад весь серебрился в лунном сиянии. Благоухали фиалки. Фруктовые деревья вдоль южной стены, казалось, усеяны несметным полчищем белых и розовых мотыльков.

Альфред шел впереди. За ним следовали трое. Все двигались очень тихо. Альфред показал на скотный двор. Трое американцев деловито и безмолвно разобрались по своим местам.

Альфред толкнул дверь.

— Нойбауэр! — сказал он. — Выходите!

В ответ из темноты донеслось что-то вроде хрюканья.

— Что? Кто? Кто там?

— Выходите!

— Что? Альфред? Это ты, Альфред?

— Да.

Нойбауэр опять хрюкнул.

— Вот, черт! Совсем заспался! Дурацкие сны. — Он откашлялся. — Снится, понимаешь, всякая дрянь. Это ты, что ли, кричал мне выйти?

Один из солдат бесшумно возник рядом с Альфредом. Вспыхнул карманный фонарик.

— Руки вверх! Выходите!

В желтоватом кружке света выхватилась из темноты раскладушка, на которой, полуодетый и сонный, сидел Нойбауэр. Часто моргая опухшими глазками, он слепо таращился на яркий электрический лучик.

— Что? — спросил он заплывшим голосом. — В чем дело? Кто вы такие?

— Руки вверх! — повторил американец. — Ваша фамилия Нойбауэр?

Нойбауэр слегка приподнял руки и кивнул.

— Вы комендант концлагеря Меллерн?

Нойбауэр снова кивнул.

— Выходите!

Только тут Нойбауэр увидел направленное прямо на него темное жерло автомата. Он вскочил и так резко вскинул руки, что костяшками пальцев ударился о низкий потолок сарая.

— Я не одет.

— Выйти, я сказал!

Нойбауэр нерешительно приблизился. Он был в рубашке, брюках и сапогах. Он стоял перед ними, тусклый, понурый, заспанный. Один из солдат быстро его ощупал. Другой обыскивал сарай.

Нойбауэр посмотрел на Альфреда.

— Это ты их привел?

— Да.

— Иуда!

— Вы не Христос, Нойбауэр, — с расстановкой сказал Альфред. — А я не нацист.