Искра жизни

Он весь взмок, когда они дошли до того места, где прежде стоял двадцать второй барак. Шестеро пойманных эсэсовцев уже работали здесь в одной команде с десятниками и надзирателями. Неподалеку стояли американские солдаты с маленькими, будто игрушечными, автоматами.

Нойбауэр встал как вкопанный. Перед ним лежало на земле множество черных, обгорелых скелетов.

— А это… что такое?

— Не прикидывайтесь дурачком, — с яростью процедил капрал. — Это барак, который вы подожгли. Там еще по меньшей мере тридцать мертвецов. А ну, живо! Идите выгребать кости!

— Я… я этого не приказывал…

— Разумеется, нет.

— Меня здесь не было. Я ничего об этом не знал. Это другие, самовольно…

— Ну разумеется. Всегда только другие. А те, что тут подохли за все эти годы, с ними как? Или это тоже не вы?

— Так то был приказ. Долг.

Капрал повернулся к стоявшему рядом солдату.

— В ближайшие годы две фразы нам придется слышать здесь чаще других: «Я действовал по приказу» и «Я ничего не знал».

Нойбауэр его не слушал.

— Я делал все, что в моих силах…

— А это, — сказал капрал с горечью, — будет третья! Хватит! — рявкнул он вдруг. — Принимайтесь за работу! Выносите мертвых! Или вы думаете, мне легко не расквасить вам физиономию?

Нойбауэр нагнулся и начал неуверенно рыться в развалинах.

* * *

Их привозили на тачках, приносили на грубо сколоченных носилках; они приходили, опираясь на плечи товарищей, поддерживая друг друга; их укладывали в коридорах эсэсовской казармы, снимали с них завшивленные лохмотья, которые служили им одеждой, и сжигали это тряпье, после чего вели их в эсэсовскую баню.

Многие вообще не понимали, что с ними собираются делать, они просто тупо сидели и лежали в коридорах. И только завидев пар из приоткрытых дверей, иные обнаруживали признаки беспокойства. Они что-то мычали, порывались ползти обратно.

— Баня! Баня! — кричали им провожатые. — Сейчас мыть вас будут!

Ничего не помогало. Скелеты цеплялись друг за дружку, верещали и, словно крабы, упрямо двигались к выходу. Это были те, кто знал слова «парилка» и «баня» лишь в одном значении: газовая камера. Им показывали мыло и полотенца — бесполезно. Они и это уже проходили. Этот трюк часто использовали, чтобы заманить узников в газовые камеры — они так и испускали дух с мылом и полотенцем в руках. И только когда мимо них провели первую партию чисто вымытых арестантов и те кивками и словами подтвердили, что да, вправду баня, даже с горячей водой, а никакой не газ, только тогда они успокоились.

Пар клубился по кафельным стенам. Теплая вода была как прикосновение теплых ладоней. Узники нежились в ней, их тонюсенькие руки с толстыми суставами шлепали по воде, как в детстве. Короста грязи размягчалась. Мыльная пена ложилась на оголодавшую кожу, смывая с нее грязь, и блаженное тепло проникало все глубже, до самых косточек. Горячая вода — они давно забыли, что это такое. Сейчас они лежали в ней, чувствовали ее всем телом, и для многих это был первый миг осознанного избавления и свободы.

Бухер сидел рядом с Лебенталем и Бергером. Их омывало волшебное тепло, то было чувство поистине животного счастья. Счастья второго рождения. Это была новая жизнь, возродившаяся из тепла, проснувшаяся в замерзшей крови и иссушенных клетках. В этом было что-то растительное: жидкое солнце омывало и будило к жизни зачатки и ростки, казалось, погубленные навсегда. Вместе с коркой грязи на коже отпадала и короста грязи с души. Они ощущали уют и покой в простейшей их форме — в тепле. Как пещерные люди у своего первого костра.

Им дали полотенца. Они вытерлись досуха и с изумлением изучали свою кожу. Она по-прежнему была блеклая, вся в пятнах от голода, но им-то сейчас казалось, что она молочной белизны.

Им выдали чистую одежду из каптерки. Они долго разглядывали ее и даже щупали, прежде чем надеть. Потом их отвели в другое помещение. Баня оживила их, но и утомила до крайности. Они шли, сонные и готовые верить любым другим чудесам.

Вид просторной комнаты с кроватями их почти не удивил. Они равнодушно скользнули глазами по ровным рядам и хотели направиться дальше.

— Здесь, — сказал приведший их американец.

Они уставились на него.

— Это нам?

— Да. Спать.

— На скольких?

Лебенталь указал на ближайшую кровать, потом на себя и на Бухера и спросил:

— Двое? — Потом ткнул в Бергера и поднял три пальца: — Или трое?

Американец ухмыльнулся. Он взял Лебенталя за плечи и мягко подтолкнул к первой кровати, потом Бухера ко второй, Бергера к соседней, а Зульцбахера — к следующей.

— Так, — сказал он.

— На каждого по кровати?!

— С одеялом?!

— Я сдаюсь, — заявил Лебенталь. — У них и подушки есть.

Они даже раздобыли гроб. Это был легкий черный ящик нормальных размеров, но для пятьсот девятого, конечно, он оказался слишком широк. К нему запросто можно было положить еще кого-нибудь. Впервые за долгие годы у него было столько места на себя одного.