Искра жизни

— А затем, что он в крематории работает. У нас там никого. Он мог бы держать нас в курсе дела.

— Это он мог бы. Он там у трупов зубы рвет и подписывает свидетельства о смерти или что-то в этом роде. Уже два месяца. Прежний-то врач из арестантов, когда всю крематорскую бригаду сменили и в лагерь уничтожения отправили, тоже туда угодил. Потом несколько дней там был зубной техник, но он умер. И тогда они Бергера взяли.

Левинский кивнул.

— Значит, два-три месяца у него еще есть. Для начала нам этого хватит.

— Да, вам хватит. — Пятьсот девятый поднял свое чернозеленое от синяков лицо. Он знал: люди, обслуживающие крематорий, через каждые четыре-пять месяцев сменяются, их вывозят в другие лагеря и там отправляют в газовые камеры. Простейший способ избавляться от свидетелей, которые слишком много знают. Вот почему и Бергеру осталось, по всей вероятности, не больше трех месяцев жизни. Но три месяца — это много. За три месяца мало ли что может произойти. Особенно с помощью Рабочего лагеря. — А чего мы от вас, Левинский, можем ожидать? — спросил он.

— Того же, что и мы от вас.

— Это для нас не так уж важно. Прятать нам пока что некого. Жратва — вот что нам нужно. Жратва.

Левинский помолчал.

— Но мы же не в состоянии прокормить весь ваш барак, — сказал он наконец. — Ты и сам это знаешь.

— Так об этом и речи нет. Нас всего двенадцать. А мусульман так и так не спасти.

— Нам самим мало. Иначе сюда, к вам, не поступали бы каждый день новенькие.

— Это я тоже знаю. Я не говорю о том, чтобы кормить нас до отвала; хотелось бы только не умереть с голоду.

— Но пойми: то, что мы экономим, нужно нам для тех, кого мы прячем. На них-то нам пайку не выдают. Но мы сделаем для вас, что в наших силах. Идет?

«Идет-то идет, только это все равно что ничего, — подумал пятьсот девятый. — Всего лишь слова». Но настаивать и требовать, пока барак не показал, на что он способен, было бессмысленно.

— Идет, — ответил он.

— Хорошо. Тогда давай еще с Бергером поговорим. Он мог бы стать связным. Ведь ему разрешен проход по всей зоне. Это самое простое. А своими людьми ты уж займись сам. И чем меньше из них будут знать обо мне, тем лучше. И всегда только один связник между двумя группами. Еще один в резерве. Одно из основных правил, которые ты, конечно, знаешь, верно?

Левинский стрельнул глазами.

— Которые я знаю, — ответил пятьсот девятый.

Левинский уползал сквозь красноватую мглу — за барак, за уборную, к выходу. Пятьсот девятый ощупью пробирался к своим. Он вдруг как-то сразу очень устал. Ему казалось, будто он день-деньской говорил без умолку и при этом еще лихорадочно думал. С тех пор как вернулся из карцера, он все поставил на эту встречу. Теперь в голове мутилось. Город внизу полыхал, как гигантский горн. Он переполз к Бергеру.

— Эфраим, — сказал он. — По-моему, мы прорвемся.

К ним приковылял Агасфер.

— Ну что, говорил с ним?

— Да, старик. Они хотят нам помочь. А мы поможем им.

— Мы — им?

— Да, — произнес пятьсот девятый, расправив спину. Мути в голове как не бывало. — Да, мы им тоже. Баш на баш, иначе не бывает.

Безумная гордость, почти гордыня зазвенела в его голосе. Им не подают из милости, они в ответ тоже дают. Значит, они еще на что-то годятся. Они даже могут помочь Большому лагерю. Такие слабые, такие убогие, что, казалось, ветер подуй — и их унесет, они сейчас не чувствовали своей немощи.

— Мы прорвемся, — повторил пятьсот девятый. — У нас снова есть связь. Мы больше не отрезаны. Карантин кончился.

То, что он сказал, означало примерно следующее: мы уже не просто приговоренные к смерти, у нас появился крохотный шанс. Вот и все — но сколь же огромна разница между отчаянием и надеждой.

— Теперь мы должны постоянно об этом помнить, — сказал он. — Мы должны питаться этим. Как хлебом. Как мясом. Дело идет к концу. Это уже ясно. И мы прорвемся. Раньше мысль о воле нас убивала.

«Слишком все это было далеко, несбыточно. Слишком много было разочарований. Но это в прошлом. А теперь она тут, с нами. И должна нам помочь. Мы напитаем ею наши мозги. Это — как мясо».

— Новостей он никаких не принес? — спросил Лебенталь. — Клочок газеты или еще что?

— Нет. У них запрет на все. Но они там тайком радио собирают. Из чего придется: что-то подобрали, что-то стащили. Говорят, через несколько дней должно заработать. Не исключено, что они его у нас спрячут. Тогда уж мы точно будем знать, что в мире творится.

Пятьсот девятый извлек из кармана два куска хлеба — это Левинский оставил. Он передал их Бергеру.

— Вот, Эфраим. Раздели. Он еще принесет.

Каждый взял свою долю. Жевали медленно. Внизу под ними полыхал город. За ними горой лежали трупы. Ветераны сбились тесной маленькой кучкой и молча ели хлеб; и вкус хлеба был совсем иной, чем когда-либо прежде. Это было словно некое таинство причастия, разом отделившее их от всех остальных в бараке. От мусульман. Они возобновили борьбу. И обрели соратников. У них появилась цель. Они смотрели вдаль — на поля и горы, город и ночь, и в эту секунду ни один не замечал ни колючей проволоки, ни пулеметных вышек.

X