Искра жизни

Огонь перекидывался с крыши на крышу. Горел старый город, горел как порох. Он ведь почти сплошь был застроен деревянными домами. В реке отражалось пламя, словно река тоже горит.

Ветераны – те из них, кто еще мог ходить, – темным гуртом сидели перед бараком. В красноватой мгле они видели, что на пулеметных вышках все еще пусто. Небо заволокло, пушистое серое одеяло облаков высвечивалось снизу, будто оперение фламинго. Огонь поблескивал искрами даже в глазах мертвецов, сложенных штабелями возле бараков.

Внимание пятьсот девятого привлек тихий шорох. Внизу из темноты показалось лицо Левинского. Пятьсот девятый облегченно вздохнул и встал. Этого мига он ждал с тех пор, как снова помаленьку начал ползать. Он мог бы сидеть, как сидел, но он встал – хотел показать Левинскому, что может ходить, что он не калека.

– Ну что, ты опять в порядке? – спросил Левинский.

– Конечно. Нас так легко не возьмешь.

Левинский кивнул.

– Где тут можно поговорить?

Они обошли гору трупов и встали с другой стороны. Левинский торопливо осмотрелся.

– Охрана у вас еще даже не вернулась.

– А чего тут охранять? У нас никто не сбежит.

– Так и я о том же. И ночью шмона не бывает?

– Считай, что нет.

– А днем как? СС часто в бараки заглядывает?

– Почти никогда. Боятся – вшей, дизентерии, тифа.

– А надзиратель вашего барака?

– На поверки почти не приходит. И вообще не больно о нас печется.

– Как его фамилия?

– Вольте. Шарфюрер.

Левинский кивнул.

– Старосты бараков здесь сами в бараках не спят, верно? Только старосты блоков. Ваш – он как?

– Ты в прошлый раз с ним разговаривал. Бергер. Лучше него не найти.

– Это тот, врач, он сейчас в крематории работает?

– Ну да. А ты, я смотрю, в курсе.

– Так мы справки навели. А старостой барака у вас кто?

– Хандке. Уголовник. Несколько дней назад одного из наших затоптал насмерть.

– Такой крутой?

– Да нет. Подлый. Но про нас ему мало что известно. И тоже боится заразу какую-нибудь подцепить. В лицо знает только нескольких. Лица-то больно часто меняются. А надзиратель барака и вовсе никого не различает. Так что весь контроль на старостах блоков. Здесь много чего можно провернуть. Ты ведь для этого спрашиваешь?

– Да, для этого. Ты правильно все раскусил. – Левинский с изумлением уставился на красный треугольник на робе пятьсот девятого. Такой удачи он, видимо, не ожидал. – Коммунист? – спросил он.

Пятьсот девятый мотнул головой.

– Социал-демократ?

– Нет.

– Тогда кто же? Кем-то ты должен быть?

Пятьсот девятый поднял глаза. Кожа вокруг них все еще была темной от кровоподтеков. Зрачки от этого стали светлей, в отблесках пламени они казались почти прозрачными и как бы чужими на темном изувеченном лице.

– Остаток человека. Если тебя это устроит.

– В каком смысле?

– Да ладно. Не важно.

Левинский на миг задумался.

– Ах так, значит, идеалист, – сказал он с налетом пренебрежительного добродушия. – Ну, по мне как знаешь. Лишь бы на вас можно было положиться.

– Можете. На нашу группу. На тех вон, видишь, у барака сидят. Они тут дольше всех. – Пятьсот девятый скривил губы. – Ветераны.

– А остальные?

– О, они тоже надежный народ. Мусульмане. Надежней только покойники. А эти если из-за чего и не поладят, то только из-за крох съестного или из-за возможности умереть лежа. На предательство у них уже сил не хватит.

Левинский испытующе глянул на пятьсот девятого.

– Значит, на какое-то время у вас можно кое-кого припрятать? Не заметят? Ну, хотя бы на несколько дней?

– Не заметят. Если он, конечно, не слишком жирный.

Левинский пропустил шутку мимо ушей. Он придвинулся ближе.

– Понимаешь, у нас какая-то подлянка готовится. В нескольких бараках политических старост заменили уголовниками. Поговаривают о ночных этапах. Ты знаешь, что это такое?..

– Да. Это эшелоны в лагеря уничтожения.

– Правильно. И о массовой ликвидации тоже болтают. Этот слух новенькие принесли, те, кого недавно перевели из других лагерей. А раз так, надо их упредить. Организовать оборону. СС так просто не отступит, мы, правда, о вас еще как-то не успели подумать…

– Ну конечно, вы считаете, что мы тут только жабрами шевелим, как полудохлая рыба, верно?

– В общем, да. Но теперь уже нет. Вы можете нам помочь. На какое-то время спрятать у себя кое-кого из наших, если у нас там станет слишком горячо.

– А больничка для этого уже не годится?

Левинский снова вскинул глаза:

– Вот как. И это ты знаешь?

– Да, и это я пока что помню.

– Ты что, там, у нас, состоял в организации?

– Не важно, – отозвался пятьсот девятый. – Что сейчас?

– Больничка, – продолжил Левинский, но уже другим тоном, – уже не та, что прежде. То есть там все еще есть кое-кто из наших, но с некоторых пор там стало очень строго.

– А как же тифозное отделение?

– Все еще у нас под контролем. Но его недостаточно. Нужны другие точки, чтобы спрятать нужных людей. В нашем бараке это всегда можно, но только на пару дней. К тому же бывают внезапные ночные шмоны, СС проводит, с этим тоже надо считаться.

– Понимаю, – протянул пятьсот девятый. – Вам нужно местечко вроде этого, где заключенные быстро сменяются и контроля почти нет.

– Точно. И где на контроле есть люди, которым можно доверять.

– Что ж, все это у нас есть.

«Расхваливаю Малый лагерь, как булочную-кондитерскую», – мелькнуло в голове у пятьсот девятого.

– А о Бергере расспрашиваешь зачем?

– А затем, что он в крематории работает. У нас там никого. Он мог бы держать нас в курсе дела.

– Это он мог бы. Он там у трупов зубы рвет и подписывает свидетельства о смерти или что-то в этом роде. Уже два месяца. Прежний-то врач из арестантов, когда всю крематорскую бригаду сменили и в лагерь уничтожения отправили, тоже туда угодил. Потом несколько дней там был зубной техник, но он умер. И тогда они Бергера взяли.

Левинский кивнул.

– Значит, два-три месяца у него еще есть. Для начала нам этого хватит.

– Да, вам хватит. – Пятьсот девятый поднял свое чернозеленое от синяков лицо. Он знал: люди, обслуживающие крематорий, через каждые четыре-пять месяцев сменяются, их вывозят в другие лагеря и там отправляют в газовые камеры. Простейший способ избавляться от свидетелей, которые слишком много знают. Вот почему и Бергеру осталось, по всей вероятности, не больше трех месяцев жизни. Но три месяца – это много. За три месяца мало ли что может произойти. Особенно с помощью Рабочего лагеря. – А чего мы от вас, Левинский, можем ожидать? – спросил он.

– Того же, что и мы от вас.

– Это для нас не так уж важно. Прятать нам пока что некого. Жратва – вот что нам нужно. Жратва.

Левинский помолчал.

– Но мы же не в состоянии прокормить весь ваш барак, – сказал он наконец. – Ты и сам это знаешь.

– Так об этом и речи нет. Нас всего двенадцать. А мусульман так и так не спасти.

– Нам самим мало. Иначе сюда, к вам, не поступали бы каждый день новенькие.

– Это я тоже знаю. Я не говорю о том, чтобы кормить нас до отвала; хотелось бы только не умереть с голоду.

– Но пойми: то, что мы экономим, нужно нам для тех, кого мы прячем. На них-то нам пайку не выдают. Но мы сделаем для вас, что в наших силах. Идет?

«Идет-то идет, только это все равно что ничего, – подумал пятьсот девятый. – Всего лишь слова». Но настаивать и требовать, пока барак не показал, на что он способен, было бессмысленно.

– Идет, – ответил он.

– Хорошо. Тогда давай еще с Бергером поговорим. Он мог бы стать связным. Ведь ему разрешен проход по всей зоне. Это самое простое. А своими людьми ты уж займись сам. И чем меньше из них будут знать обо мне, тем лучше. И всегда только один связник между двумя группами. Еще один в резерве. Одно из основных правил, которые ты, конечно, знаешь, верно?

Левинский стрельнул глазами.

– Которые я знаю, – ответил пятьсот девятый.