Искры гаснущих жил

– Молчишь? Ну молчи… – Он одернул штанину и откинулся, правда, кресло, похоже, было жестким, а ожидание давалось человеку с трудом, вот он и ерзал, вертел головой, разглядывая кабинет.

Следовало признать, что устроился Кейрен неплохо.

Комнатушка была небольшой, но аккуратной. Одну стену целиком занимал шкаф с резными дверцами, пожалуй, смотрелся он несколько чуждо. Такой бы в доме поставить… и стол хороший, на бронзовых лапах, которые впиваются в толстый ковер.

– Наш мальчик многое может себе позволить. – Человек провел по ковру носком ботинка, оставляя глубокий след на ворсе.

Диван… и кресло это… вряд ли мебель казенная. И тяжелые гардины из плотной ткани. И чернильница серебряная… и стойка в углу, в которой виднелся одинокий зонт… и уж тем паче посеребренная высокая ваза с веткой можжевельника.

– Так оно в жизни всегда. – Человек отвернулся от Таннис и провел по столешнице пальцем, а палец поднес к губам и сдул невидимую пылинку. – Одни получают все и с рождения, другие пашут и пашут, а в результате…

Таннис ничего не ответила, и сторож ее замолчал. Он откинулся в кресле, слишком большом для него, чтобы сидеть было удобно. Но человек растопырил руки, обнимая широкие подлокотники, сгорбился, ногу за ногу закинул…

Завидует?

Наверное. И злится. На себя за эту зависть, на Кейрена, который не способен притвориться, что он как все, убрать свой шкаф, стол и чертову чернильницу, что вызывающе поблескивает серебром. Костюмчики небось бесят. И ботинки… ботинки остались в подземелье. Кейрен появился в чужой нелепой одежде, ко всему грязной. А вонь… он же пес, он знает, насколько отвратительно пахнет… унизительно?

Наверное.

И человек навсегда запомнит это унижение. А другие? В управлении людей множество, и вряд ли среди них есть друзья. Почему-то Таннис казалось, что друзей у Кейрена мало.

– Ничего, – отозвался собственным мыслям человек, – будет и на нашей улице праздник. Правда, террористка?

– Я не…

Он отмахнулся, и Таннис прикусила язык.

Ну да, террористка.

Бомбистка.

И ее полиция ищет, а она сама пришла. На что понадеялась? На Кейрена, который слово дал. Вот только… а если его и вправду уволят? Что будет с Таннис?

Посадят.

И осудят.

Но все лучше, чем к подземникам в котел. Хотя нет, обойдется и без котла, Войтех говорил, что мясо они сырым едят, и… от этих ли мыслей или же от голода, но Таннис замутило. Она зажала рот рукой, пытаясь сдержать рвотные позывы. А человек бросил небрежно:

– На ковер не наблюй, а то наш чистюля изнервничается. Он у нас нежной конституции.

И Таннис прикусила губу, больно, до крови, заставляя себя успокоиться.

Дышать.

Как Войтех учил. Вдох глубокий, до синих огоньков перед глазами. Воздух в легких задержать, насколько сил хватит. И медленный-медленный выдох, и снова вдох.

Надо верить.

Кейрен слово дал, родом поклялся…

Он вернется, уже возвращается и… заберет Таннис из этого места. Куда? Куда-нибудь. На Верхнем берегу сдают квартирки недорого. У Таннис ведь есть деньги.

И если квартирка ей по душе придется, то…

Купит.

И шкаф вот такой, огромный, чтобы все платья вместились, а у нее будет не одно, быть может, дюжина целая. А стол она присмотрит поменьше и круглый и вместо чернильницы вазу поставит стеклянную. И цветы… летом цветы, а осенью – ветви рябины, как леди Евгения делала… или тис с темными ягодами, что тоже красиво. А вот омелу ставить в доме нельзя, дурная примета.

Тошнота отступила. И человек, все еще следивший за Таннис, перестал раздражать.

Ожидание затягивалось.

Тихо тикали часы, золоченые, вычурные, с завитушками, раковинами и морскими коньками. Наверняка и они родом из той жизни Кейрена, которая протекает за стенами Главного полицейского управления. И Таннис жуть до чего хотелось часы потрогать. Вот просто прикоснуться к острому гребню конька… или к крохотной, почти настоящей жемчужине, что выглядывала из раковины. Она бы не сломала, но… Таннис сжала кулаки и велела себе сидеть смирно.

А Кейрен все не возвращался, и человек сам стал терять терпение. Он больше не заговаривал, но бросал на Таннис раздраженные взгляды, то подавался вперед, то откидывался в кресле, фыркал и одергивал короткий жилет. Цепочка для часов покачивалась… дешевенькая, хоть и сделанная под серебро. Но некогда Войтех учил Таннис различать такие вот подделки.

И пуговицы на пиджаке латунные, а позолота только поверху…

А вот трубка, которую человек достал и, держа в руке, разглядывал, новенькая, не из дешевых, с янтарными вставочками. И часы хорошие, круглые, с чеканкой на крышке. Не такие, как у Кейрена были, но все одно… откуда взялись?

Подарок?

И кто ж так расщедрился? А ведь не привык он к часам-то, то вытаскивает, вертит на цепочке, разглядывая, изредка царапает стекло ногтем. Или же, приложив брегет к уху, жмурится, слушает, стало быть… и есть в его улыбке что-то до боли знакомое…

– Что? – Таннис удостоилась настороженного взгляда.

– Ничего.

Она видела его, но… где?

– Холодно просто… и есть хочется… – Таннис повыше подняла плед и наклонилась.

Вдруг он тоже ее помнит?

– Сиди, – буркнул он, сунув брегет в нагрудный карман. И ладонью похлопал.