Искупление

Он пошарил глазами по широкому двору и увидал, как от конюшенного навеса, где толпились ключник с подключниками, конюший и мечник Бренок с покладни-ком Полениным, торопливо крестясь, семенил большой тиун Никита Свиблов. "Эко рожу-то крестит! До меня ныне, како до сотоны, без креста не подходят!" - невесело подумалось Дмитрию, и он строго крикнул, тряхнув скобкой волос и останавливая тиуна еще внизу:

- Зови бояр на совет! Ближних, нарочитых... скоро велю!

* * *

Долго ждать не пришлось, да и не диво: последние дни ни у кого и дела не делались, только и разговоров по дворам было, что о Ваньке Вельяминове да о том, как огрозился великий князь. И вот уже потянулись по рундуку, заскрипели ступенями.

Первый появился Родион Калитин, боярин старый, отцу служивший, Ивану Красному. Сына своего, Квашню, не пустил: молод еще в совете сидеть, хоть и ведомо было ему, что великий князь не перечит и благоволит тому. Федор Кошка неслышно пробрался по-за стене и усмирился в дальнем углу палаты, забыв прежнюю веселость: смерть дружка Монастырева и тяжелый совет угнетали его. На ближних лавках разместились, расстегнув охабни от шеи до подола, Федор Свиблов и Иван Уда. Потом толпой, будто для смелости дождавшись друг друга на дворе, ввалились в ответную, крестясь и рассаживаясь по лавкам, норовя забиться подальше, Андрей Серкиз, случившийся в Москве из Переяславля (наехал, понятное дело, не случайно: слухом земля полнится), рядом приткнулся Семен Мелик, а за ним - Лев Морозов. На пороге палаты пропустили по-отцовски еще один клубок бояр Дмитрий Боброк и Владимир Серпуховской. Боброк после Вожи ходил немного скособочась: копьем угодило в бок, да спас надежный, своей работы калантарь... Последним пропустили Кочевина-Олешинского. Косматый проскочил через порог и дрянной походкой, крадучись, просеменил мимо великого князя к левой от входа, еще. свободной лавке. Вспомнив, что не осенил себя крестом, он приостановился лицом в красный угол, поднял глаза к иконам и положил поклон, но тут же смутился и сел под усмешки: в углу, под иконой, восседал Кошка, и кланяться ему велика честь! Бояре немного отмякли - заговорили тихонько, кивали друг другу бородами, опасливо поглядывая на великого князя, озадаченно переглядывались: нет Тимофея Вельяминова. Но вот пришел и он. Молча помолился и сел на самом видном месте, просторном, будто намеренно оставленном для него - прямо напротив великого князя. Михайло Бре-нок уложил в переходных сенях отобранные мечи и вошел с известием: приехал владыка! И вот явился он, новый святитель, митрополит Михаил. В сиянии богатых риз, святитель остановился посередь ответной палаты, помолился на образ Спаса в углу, благословил великого князя, потом всех бояр. Дмитрий все это время сидел недвижно, как каменный идол, изваянный каким-нибудь греком, лишь в последний миг указал на свободный сто-лец рядом с собою. Митрополит сел, охорашиваясь, укладывая большой золотой крест на груди.

Еще с минуту Дмитрий молчал, оглядывая палату, чуть подергивая широкие рукава голубой, шитой серебряными травами рубахи, и больше - ни движенья, даже ногами не шевельнул, не мелькнул сапогами красной кожи, лишь неприметно подергалась борода - то губу покусал в раздумье.

- Бояре! - Голос чуть осекся, но тут же набрал силу и ровность: - Вам всем ведома кручина моя. Скажите словесно да без утайки, что створим с Иваном, сыном Васильевым Вельяминовым?

Первым заговорил митрополит:

- Сам ты, сыне, великой княже, ведаеши, что не бывала такая нечесть столу великокняжескому ни при прадедах твоих, ни при дедах, ни при отце. А ныне что деется? Столоотступники самовольно выбиваются из-под крыла княжего, а потом его же ужалить норовят! В вере - стригольники, во княжестве - столоотступники, все они с сотоною в сердце пребывают, и грехи деют, и неправды творят. Им бы, крещеным, умиление имети, многие молитвы творити, а они зло творят, злато да славу промышляют, душу свою губя!

А на лавках уже тихонько зашептались. Гудели бояре из бороды в бороду, чтэ-де Митяй, став митрополитом Михаилом, начал со всех церквей дань сбирать без разбору, даже с тех, что от прежнего митрополита Алексея пребывали в своей воле. Берет, мол, сборы петровские, рождественские, Никольские - зимние и летние - доходы и оброки митрополичьи и иные поборы многие. Текут к нему и пошлины судные...

- Ныне сборного по шести алтын с каждой церкви имает митрополит, да по три алтына на каждый заезд, да десятиннику, да за въездное... - шуршал Кочевин-Олешинский бородой прямо в ухо Льву Морозову, но тот лишь слегка кивал и, будто стыдясь, еще сильнее распалялся ушами, лицом, шеей.

Долетали шепотки и до Дмитрия. Он уловил в них настроение палаты и понял: шепчутся не потому, что новый митрополит до сей поры еще не пришелся по душе московским боярам, не потому, что взбунтовался против него архиерей Дионисий, а потому, что заговорил святитель не в ту сторону - не в защиту Ваньки Вельяминова.

- Ну, как мыслишь, святитель, про отступника земли русской? - заглушая пересуды, загремел Дмитрий.