Искупление

...В стольной палате сбирались первые сумерки. Великий князь сидел с братом своим и зятем. Митрополит был тут же. Серпуховской.. Боброк одобрили затею Дмитрия, только митрополит Алексей поупрямился, но дело не ждало, и он отписал епископу Сарайскому, владыке Ивану, что едет к нему монах Чудова монастыря.

Монашеская одежда уже ждала Елизара Серебряника.

* * *

Соседи-кузнецы разбрелись от избы Лагуты поздно, еще поздней укладывались спать Бронники. Халима не пила и не ела в тот вечер и сидела в углу у порога, как затравленная. Лагута, совсем было потерявший голову, выгнал бы, наверно, ее, но несчастье немного отступило - вернулись все поковки, злодей Некомат предстал тут порванным, - и Лагута помягчал, не выгнал Халиму, но ворчал долго:

- Ума рехнулся Елизар: сам едва из полону утек, гол, как сокол, а хомут надел. Чего в ней? Нет бы нашу взял, наши бабы белы, что те сахар, татарва-та недаром вызарилась на их - чуют коротки носы, где лучше пахнет. Ишь, сидит, не ложится и спать.

- До сна ли ей! - вздохнула Анна, но тут же насторожилась: - Идет кто-то! Елизар!

Еще не отворилась дверь, а она уже услышала шаги брата.

Елизар не вошел - ввалился в избу.

- Анна! Подымайся! Где лучина? Огонь взгнести надобно!

Халима уже была рядом и как кошка ластилась к нему, беззвучно плакала, чтобы не рассердить угрюмого хозяина.

- Елизар, уймись! - подал голос Лагута.

- Не уймусь! Подымайся и ты! Ишь, лежебока! Лагута не желал понимать шуток, хотя и слышалось в голосе Елизара веселье - до шуток ли ныне? Все же поднялся, дабы поссориться с беспокойным нахлебником раз и навсегда. Но когда он вышел из-за рогожного полога, увидал избу, освещенную лучиной, широкий скобленый стол, а на столе серебро, он сердито прокашлялся и сел под икону, но не спрашивал ничего и даже не глядел на серебро Елизара.

- Бери! - сказал тот. - Тут хватит тебе выкупить себя у Серпуховского.

Анна не выдержала - ахнула и упала в ноги брату.

Елизар отстранил ее, повернул к Лагуте - ему кланяйся, он муж и хозяин, один тянул три воза: семью, брата Ивана и его, Елизара с Халимой.

- Спасибо тебе, Лагута, что не отказал мне во крове, ныне я с тобой тоже по-людски: бери серебро! Оно не граблено, не крадено - князем дадено.

- За что те князь? - на последнем сомнении спросил Лагута.

- За службу грядущую...

- Что за служба?

- Покуда мне то не ведомо... - утаил Елизар " свернул разговор: - До осени послужу, а коль приглянусь - еще послужу, благо осеребрил и ухлебить готов.

- Ну, коль сам великий князь... - Лагута дотронулся до серебра и нахмурился: - Много даешь мне.

- Все бери, мне ничего не надобно... - Он тяжело вздохнул и высказал: - Едина у меня забота и докука - Халима...

- А чего - Халима? - вскинулся Лагута. - Пущай живет, разве ей тут худо? В работе не переломится. Анна ее не обидит... Чего Халима?

...На рассвете Елизара вытребовал конный. Тот вышел и увидал ладного скакуна, что был пристегнут к седлу всадника длинным поводом. Ладный буланый скакун. В седле был гридник Капустина.

- Не ревите! - не строго прикрикнул Елизар на женщин. - Отрочат побудите, а слезы для загороды поберегите, тамо ныне воды мало... Ну, давайте прощаться, что ли!

Халиме он до утра втолковывал, что он на князевой службе, что надо ему уехать на месяц-два. Он держался молодцом. Легко и бодро сел на коня, приосанился, высокий и статный, качнул на прощание рыжей головой, перекрестился и стегнул скакуна. Только тогда, когда издали послышались снова рыдания, он подумал о своей судьбе: "Эх, пропало бабино трепало!"

У Чешковых ворот Кремля его поджидали двое кме-тей из вчерашних гридников Капустина - Тютчев и Квашня. Они провожали Елизара до границы Руси и ордынских пределов.

До восхода успели выехать за подмосковные перелески. Миновали Симонов и Рождественский монастыри. На душе у Елизара становилось все тяжелей и тяжелей. Сначала он не мог разобраться, откуда это тяжелое чувство, но вот прочие сомнения отошли, отпали и осталась одна тревога: Некомат не простит ему.

12