Искупление

Серая лошадь прядала ушами, словно прислушивалась к разговору. Мухи, постоянно сопровождавшие войско, донимали ее меньше, чем других – запах Силы отпугивал насекомых сильнее, чем дым костра. Кати спросила с улыбкой:

– Ну, а ты? За что сражаешься ты, кроме жизни, конечно? Что значит Империя для ее владыки?

Он пожал плечами.

– Все. Каждый камень, каждый воин, каждый младенец – я принадлежу им. Кто-то скажет, что я лишь символ, подобно гербу на знамени и, возможно, будет прав. Другой скажет, что я правлю и воюю чужими руками – и это правда. Но ничем другим я быть не могу. Если я умру, придет другой император. Если погибнет Империя…

– Значит, – Кати остро почувствовала биение своего сердца. – Значит, если – просто представь, на секунду – что все погибло, а ты выжил, спасся… Ты бы…

– Я император, Сильная Кати.

– Я… понимаю.

– Знаю, что понимаешь, – сказал он и объяснил с улыбкой: – Чувствую.

Мысли дикаря не услышишь отчетливо, как бывает меж двумя магами. Поэтому Кати лишь теперь поняла – расслышала и в отчаянии вцепилась в поводья, – слово, что он повторял про себя уже не первый день. Об этом ее видения не предупреждали.

«Императрица».

Все стало ясным: его сдержанность, уверенное спокойствие, с каким он оказывал ей внимание у всех на глазах. Он хотел не ночи – ни десяти ночей, ни сотни. Предвидя, что император дикарей будет ее последней и самой горячей любовью, Кати не поняла, что и сама станет для него большим, нежели одно из многих увлечений. Ей следовало догадаться – сопоставив дикарские законы, сделавшие Кария наследником престола, отчаянное распутство императора и нежную привязанность двух братьев, привязанность, устоявшую перед клеветой, давлением жрецов и высшей магией Сильнейшего. Император был обречен с первой минуты, как увидел ее.

Любые чувства, будь то радость, гнев или усталость, делились теперь на двоих. Вот и сейчас он заметил, как погрустнела Кати, и тоже замолчал, опустив голову.

Императрица дикарей. Подруга и возлюбленная императора.

Кати не плакала над телом Зиты, не плакала, когда в стычке с дикарями в один день погибли оба ее сына – взрослые и, как обычно случается у магов, давно забывшие слово «мать». Не было слез и теперь, и отсутствие их ранило больнее железа.

Он выбрал для объяснения тихий вечер одной из дневок, когда земли дикарей-аггаров лежали меньше, чем в десяти днях пути, а едва удерживаемые магами в подчинении существа двигались навстречу, как полчища саранчи, оставляя за собой мертвую пустыню.

Лагерь растянулся по берегу реки, чья вода казалась темной из-за быстрого течения и покрывавших дно водорослей. Дым от костров и печей окутал все серой пеленой, напоминавшей заклятия; реку наполнили обнаженные тела купающихся солдат, а берега пестрели развешанной для сушки одеждой. Кати с императором ушли далеко от передних постов, вдоль края елового леса, обрамлявшего берег, по зарослям цветущего разнотравья. Птичий щебет, заглушенный прежде лагерным гомоном, теперь звучал со всех сторон, настойчивый и звонкий, как сама жизнь. Из-под ног то и дело выпрыгивали кузнечики, скрывались в траве, провожая людей веселым насмешливым стрекотом. Позади, на расстоянии двадцати шагов, привычно-назойливыми спутниками плелись четверо стражников и столько же жрецов. Усердие то и дело побуждало их подойти ближе, но император оглядывался, чуть сдвигал брови, и недовольная охрана вновь задерживала шаг.

Когда палатки скрылись из виду за поворотом реки, а звон и голоса смешались в почти незаметный гул, император потянул Кати к берегу. Усадив на широкий, теплый от солнца валун, встал напротив, взволнованный, как мальчишка на первом свидании. Любопытная зеленая стрекоза повисла, напряженно подрагивая, над его плечом. Прозрачные крылышки блеснули капельками алмазов.

– Не надо, император, – не выдержав, попросила Кати. – Не говори этого.

Стрекоза легкой зеленой стрелкой унеслась к воде. Стражники остановились в нерешительности и, подумав, устроились ждать и наблюдать, сидя в траве. Император растерянно проговорил:

– Ты знаешь. Конечно же.

– Да.

– Но почему? – он все-таки опустился на колени, даже не вспомнив о невольных зрителях. – Кати… Я не колдун, но и не слепец. Я знаю, ты чувствуешь то же, что и я. Почему?

– Не могу. Прости меня… было бы проще, если бы ты желал просто любви. Но ты хочешь большего.

– Я император, Кати, прекрасная моя, любимая. Не больше, но и не меньше. Любя тебя, я не могу дать ничего меньшего, чем Империя.

Империю, за которую маги убивали и умирали, ради которой Амон готов был уничтожить мир, император дикарей предложил Кати как непременное условие своей любви. Ей следовало бы гордиться.

– Я не могу этого принять, – ответила она.

– Почему? Там, – он резко махнул к востоку, – у тебя остался кто-то?

– Нет, император. У тебя нет соперников.

– Ты не любишь меня?

– Люблю, ты и сам это уже понял.

– Тогда почему?! – он жадно, почти грубо схватил Кати за руки. – Из-за того, кто я и кто ты? Из-за этого?

– Отчасти. Разве это не стало бы проблемой?