Искупление Гренгуара (СИ)

Словом, матросы приняли Пьера в свой круг. И тому поспособствовало еще одно обстоятельство. Поэт Гренгуар умел цветисто писать любовные письма. У многих на суше осталась жена или возлюбленная, воспоминания о которой скрашивало тяжелую жизнь моряка. Разлука иногда длилась долго. Хотелось подать весточку о себе: мол жив, здоров, скучаю. Но грамотеев среди матросов отродясь не бывало. А тут откуда-то свалился этот поэт. Как было не воспользоваться манной небесной?

Первым заказчиком Пьера стал тихий юноша по имени Стефан:

— Ты, говорят, грамоту знаешь? — застенчиво поинтересовался он. — Стихи сочиняешь.

— Сочинял в Париже, — неохотно признался Гренгуар.

— Письмо бы мне написать, — Стефан переминался с ноги на ногу.— Домой. Ждут меня там. Поможешь?

— Ладно, помогу, — вздохнул Пьер. — Зовут ее как?

— Луиза, — щеки матроса слегка порозовели.

— Луиза, — задумчиво повторил Гренгуар. — Ну начнем так: «Восхитительной Луизе самый нежный шлю привет…» — перо заскрипело по бумаге. — Глаза какие у нее? Волосы?

— Какие глаза? — испуганно переспросил Стефан. — Да не помню я. Не приглядывался. Волосы… Да она чепец никогда не снимала.

— Ну ты даешь, — не мог сдержать усмешку поэт. — И пиши ему любовное послание. Ладно: «Чудесный взор очей твоих и шелк волос передо мной встают в часы мечтаний…»

— Как ты… умеешь, — парень восхищенно посмотрел на Пьера. — У меня так не выходит.

— Да ладно, — в Гренгуаре проснулся поэт и он вдохновенно продолжал: — «Твой голос — звонкий колокольчик… “

— Колокольчик? — в голосе Стефана прозвучало сомнение. — Скорее труба Иерихонская. Она как гаркнет на лугу, коровы все до одной приседают.

— До чего ты любезный кавалер, — насмешливо глянул на заказчика Пьер. — Ты хочешь, чтобы она любила тебя сильнее? Хочешь, вижу. Говори и пиши ей почаще приятные вещи. Уверяй, что для тебя она самая прекрасная. Понял? Тогда продолжим: «Как хрупкий стан твой я б хотел обнять…»

— Не такой уж и хрупкий… Молчу, молчу.

— «И перси, что снегов белее, во мне огонь желанья разжигают …»

— Эй, эй, — воскликнул возмущенно Стефан, — ты не очень то… А то вам, поэтам только волю дай. Это моя невеста.

Пьер с трудом сдержал смех и дописал в завершение: «Как я хочу тебя скорей увидеть. Люблю. Навечно твой. Стефан».

— Вот так-то лучше, — сменил гнев на милость матрос, разглядывая письмо. — В ближайшем порту отправлю.

— Она сможет прочитать? — засомневался Гренгуар.

— Да есть там писарь, прочтет ей. Складно получилось, — заулыбался опять Стефан и хлопнул Пьера по плечу. — Ты нормальный мужик, вообще. Хоть и поэт.

— Ну и на том спасибо, — Гренгур ответил тем же. — Обращайся, если что.

И к нему обращались. Довольно часто. Получая заодно навыки куртуазного поведения. Изумляясь, как к месту сказанный комплимент или легкая нежность зажигали глаза возлюбленной. Привыкшая к грубым, примитивным выражениям чувств на уровне животных инстинктов, девушка просто расцветала от таких мелочей и возвращала своему изменившемуся к лучшему кавалеру все сторицей. А кавалеры после нежного свидания, отводили Пьера в сторону, и бубнили ему неуклюжие слова благодарности: «Она была такая… Я и не подозревал… Как ты их понимаешь…» Поэт лишь грустно улыбался в ответ. Помогая другим в делах амурных, сам он часто мучился приступами страшной тоски. Душа его рвалась к Мари, нежной и храброй возлюбленной. Их могло ждать немыслимое счастье. А вместо этого Пьер уже почти год мечется между небом и землей на утлом суденышке. И понятия не имеет о том, где она, что с ней? А может она уж и ждать перестала? Столько времени прошло.

— Хороша же твоя любовь, — ворчал, как всегда Тео. — Никакого доверия.

— Да я ей больше, чем себе доверяю, — горячился Гренгуар. — И не могу быть эгоистом. Она достойна счастья. И если ей встретится хороший человек… Бывают же такие…

— Дурак, — качал головой Жженый.

— А если мы не встретимся никогда? — окончательно вскипел Пьер. — Ей что, заживо себя похоронить?

Снова это ощущение полнейшего бессилия перед жестокой судьбой. Снова отчаяние и злость. Как хорошо, что у него такая опасная работа. И Пьер, обдирая руки в кровь, карабкался по вантам как можно выше, ставил либо убирал паруса, вязал сложные морские узлы. Новых ощущений и впечатлений было слишком много. Они помогали затолкать внутрь рвущуюся из его души тоску. И рождались стихи, в которых причудливо переплетались северо-восточный пассат и соленые брызги, летучие рыбы и затонувшие корабли, бескрайняя морская синь и черноокая дева, ждущая на берегу. В стихах этих была такая чарующая простота, столько искренности, что у слушавших его матросов, нет-нет, да и посверкивала скупая слеза в уголке глаз. А через день Пьер услышал, как вахтенный матрос тихонько напевает его стихи, положив их на нехитрый мотив. Позднее песни эти зазвучали в портовых кабаках. Словом, окончательно ушли в народ.

— Это наш Пьер, — гордо сообщали коллегам матросы с «Марианны». — Такие стихи… всю душу переворачивает.