Искупление Гренгуара (СИ)

— Мне доводилось слышать ваши стихи, — Графиня взглянула на него с интересом. Во влажных волосах ее бриллиантами сверкали капельки, скатывались по нежному лицу, опускались по шее и исчезали где-то там… в соблазнительном декольте, прикрытом газовой косынкой. А глаза ее, окаймленные длинными темными ресницами, были совсем кошачьи, погибельные, искрящиеся, будто изумруды,

— Вы слишком любезны. — Пьеру была хорошо знакома игра взглядов, которую она вела. Невольно он поддержал ее. Глаза поэта засветились мягким светом и стали совсем бархатными. — Однако ветер довольно прохладный. Я провожу вас в каюту, где вы сможете отдохнуть и подкрепить силы.

— Мне приятна ваша забота, капитан Гренгуар, — прекрасная Графиня одарила его легкой улыбкой и в сопровождении камеристки направилась в каюты. Пьер пошел следом.

========== Женщина на корабле. ==========

«Женщина на корабле»… В самой этой фразе уже заключен целый роман с непредсказуемым финалом. Да вы сами, любезный читатель, попытайтесь вообразить ситуацию, когда в суровый, опасный и абсолютно мужской мир под парусами внезапно вторгается легкое, воздушное существо из абсолютно другого измерения. Представили? Все взгляды тут же устремляются к нему, тому самому существу. С таким трудом установленная дисциплина начинает трещать по швам. Электризуется атмосфера и в воздухе пахнет грозой. Суеверные моряки начинают бормотать классическую мантру: «Женщина на корабле к несчастью». И хотя никто из них не сможет вам поведать об истоках данного утверждения, верят в него безоговорочно, как в Святое Писание.

Внезапное появление прекрасной Графини на борту «Странника» стало самым обсуждаемым событием на корабле. В матросской среде велись оживленные разговоры на животрепещущую тему:

— … «трое передрались насмерть…» «… сильнейший шторм и потопил корабль…» «…капитан бросился прямо в море…» «… а в воде мелькнул зеленый хвост…» — отовсюду только и слышались обрывки жутких морских баек, связанных с появлением женщины на корабле.

— Эта Графиня точно опасная бабенка, — мрачно вставил свое слово Боцман. — Повидал я таких на своем веку.

— И чем же она так опасна, по-твоему, Кольбер? — насмешливо поинтересовался совсем молодой матрос по имени Франсуа. Он только что подавал на стол в кают-компании и чуть шею себе не свернул, стремясь разглядеть гостью получше. — По мне так весьма недурна.

— Да тем и опасна, что недурна, — проворчал боцман. — Согнет она нашего капитана, как тростинку. Помяните мое слово.

— Да ты что, Кольбер? — возмутился Франсуа. — И охота тебе подобную чушь про капитана нести. Сколько я на «Страннике», ни разу с ним историй с бабами не случалось. Они уж с ним и так и эдак, а он ни в какую.

— Жизни ты еще не знаешь, юнец. А туда же, спорить со мной. Говорю, чертовка она. Для таких, как наш Гренгуар погибель. Он хоть и капитан что надо, да только стихоплет еще. Они как увидят такую вот… чаровницу, так и вспыхнут соломой. Умом повредятся и такое творят, что ни в какие ворота не лезет. А потом, коли жив останется, в стихах-то и жалуется честному народу, какой дурак я был, бес попутал. И называется это у них… э-э… — боцман почесал в затылке, — как же… «здохновение»… вот как.

Гренгуара бы чрезвычайно позабавило подобное рассуждение о творческом процессе, доведись ему услышать разговоры в кубрике. Матросы же только с сомнением покачали головами:

— И откуда ты, Кольбер, про это самое… э…э… «здохновение» знаешь? — поинтересовался один из матросов, без пальца на руке.

— Да хозяин мой прежний больно стихи уважал. Тоже сочинитель был. Сгубила его такая вот… бестия. А я на корабль вот подался. И здесь от них спасу нет, от баб этих. Тьфу на них.

— Да погоди хоронить, боцман, — продолжал защищать Пьера Франсуа. — Хочешь, пари? Сойдет через день эта краля в порту, а мы спокойно пойдем дальше. А с тебя выпивка на всех.

— Дурак ты, — усмехнулся Кольбер. — Согласен, только чтобы тебя, молокососа проучить.

Матросы же одобрительно загудели, потому что в любом случае они-то уж точно оставались в выигрыше.

Обстановка в кают-компании в это время очень напоминала те страсти, которые кипели в кубрике. Только кипели они глубоко внутри. Вчерашним вечером Пьер проводил графиню в ее каюту и больше никто не имел чести лицезреть Ее Сиятельство. Но на завтрак в кают-компанию она появилась, привлекая к себе всеобщее внимание своим крайне экстравагантным видом: льняная камиза и шоссы, облегающие стройные ножки. Пурпуэн и котарди* синего цвета довершали образ. Иными словами, на ней был мужской костюм.

— Простите, мое платье все еще не просохло. А здесь нашлась только мужская одежда, — плутовка опустила длинные ресницы, вроде бы смущаясь, однако легкая улыбка все-же мелькнула на ее губах. Графиня прекрасно осознавала, что мужская одежда выгодно подчеркивает ее точеную фигурку и придает сходство с фарфоровой статуэткой. В глазах мужчин читалось явное восхищение.

— Прошу вас, графиня, — Пьер помог ей сесть и придвинул стул к столу.

— Благодарю, — прекрасная дама одарила его самой сияющей улыбкой. — Вы можете называть меня Жаклин.