Искупление. Повесть о Петре Кропоткине

Болезнь не отступала, он уже не садился за письменный стол, не рылся в папках, не брался за перо. Только читал и думал. Лежа. Читал свою программную записку «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя». Она (копия, снятая писарем Третьего отделения) вынырнула, как привидение, из архивов охранки. Ее прислала редакция «Былого». Он должен был просмотреть ее и отослать для печати. Просмотрел еще весной, а отправить забыл. На днях обнаружил ее в одной из папок и прочел. Теперь захотелось еще раз внимательнее перечитать, подумать, поговорить с собой, молодым, только что ступившим на путь в революцию, поговорить и с тогдашними друзьями. Записка вобрала ведь не только его мысли, но и настроение, устремление и надежды всего общества «чайковцев», даже всей русской революционной молодежи тех лет. Ею потом воспользовалась «Земля и воля»… Да, как нетерпеливы мы были! Победную революцию ждали через пять — десять лет. А она, победная-то, разразилась только через четыре с лишним десятилетия! И не так, как тогда думалось. Не крестьянство явилось главной силой. И многое за минувшие десятилетия произошло не так. Может быть, история движется совершенно независимо от всех нас, ломая наши планы и идеалы? Что, если мы вносим в мир только помехи, вмешиваясь в события, пытаясь их планировать? Неужели безгосударственный строй неосуществим?.. Анархисты остались в стороне от решающих событий революции, попрали принципы коммунистической анархии. Трагедия идеи? Того ли мы хотели, отдавая великому делу всю свою жизнь? На тот ли алтарь я принес ее?.. На тот, все-таки на тот. На алтарь революции и науки. Горят, рушатся вековые стены, разделяющие человечество на сословия, и в этом всесветном пламени есть и моя доля огня. Да, революция покамест не упразднила государства, но это не значит, что оно вечно. Ничем еще не доказано, что безгосударственный коммунизм неосуществим… Всем и каждому должно быть понятно, что абсолютно свободным человек быть не может. Он должен избавиться от принуждения и страха наказания в своих поступках и сознательно направлять все помыслы и действия на благо общества. В этом весь смысл истинной свободы. Анархисты-индивидуалисты никак не поймут, что безвластие — это не беспорядок. Это высший порядок. А что такое естественный порядок? Это свободное равновесие всех сил, действующих на одну и ту же точку. Такое равновесие возможно лишь в свободной созидающей жизни всего народа. Так помогайте народу созидать, берите на себя больше дел, чтоб их все меньше оставалось в руках государства. Действуйте творчески, не «геройствуйте», как воинствующий Беркут. Где он теперь? Может, еще прилетит критиковать? «Лирический анархизм»… В чем он, этот лиризм? В том, что я отвергаю террор? Что отстаиваю великий принцип нравственности? Что призываю ныне, в дни битв, к мирной строительной работе? Что вижу в будущем торжество природного закона взаимной помощи? Это, что ли, вы презрительно называете лиризмом? А в чем фанатизм Бакунина? Разве что в его способе борьбы, в характере этого человека. Да, в самой натуре его бушевала неукротимая сила. Он был могучим, грозным и стихийным, как пугачевский бунт. Как жаль, что не удалось с ним свидеться. В Сибири его не застал, не застал в горах Юры, не застал в Европе и тогда, когда попал туда надолго. Он умер за несколько дней до моего побега. Не довелось услышать от него ни единого напутственного слова.

Хлопнула входная дверь, послышался разговор в столовой, за дверью кабинета. Это Софья Григорьевна и Мария Филипповна вернулись с рынка, куда ходили с санками за картошкой. Картошка в своем огороде минувшим засушливым летом не уродилась, приходится покупать. «Двадцать тысяч мешок — с ума сойти!» — возмущалась за дверью Мария Филипповна.

Софья Григорьевна вошла в кабинет:

— Ну, как себя чувствуешь, Петруша? Зачем сбросил одеяло?

— Жарко, Соня. Утром знобило, а сейчас вот…

Жена подошла, приложила руку к его лбу.

— Батюшки, ты просто пылаешь! — Она взяла с письменного стола термометр, вложила его под мышку. Села на стул к дивану. — И еще читаешь в таком жару?

— Не читаю, все просматриваю свою записку. Свидетельство давней молодости. Отправь, Соня, это в редакцию «Былого». Там хотят опубликовать. Пригодится, когда будут писать историю русской революции. Помнишь, как я радовался, когда находил в Британском музее достоверные документы?.. До национального архива Франции так и не удалось добраться. А книга все-таки удалась. Владимир Ильич считает ее классическим исследованием. Обещал подыскать кооперативное издательство. Я не подготовил «Великую» к новому изданию. И «Этику» не успел закончить. Досадно. Материал для второго тома подобран, написано несколько глав. Пригодится, если кто-нибудь возьмется разработать основы новой этики. Я написал наставление. Вот тут оно, в папке, в правом ящике стола.

— Какое наставление?

— Как поступить с рукописями «Этики».