Искупление. Повесть о Петре Кропоткине

— Да-да, мне надо поехать и заняться серьезными делами. Негоже так расслабляться. Знаете, я очень привязался к Ларисе Васильевне. Я знал ее мельком еще в Вятке, когда она была епархиалкой, но только здесь понял, какая это необыкновенная девушка. Прекрасной души человек. Вот уехала она, и я оказался в пустыне. И нет рядом моего старого вятского друга Чарушина. С ним было бы легче. Спасибо, Петр Алексеевич, выдали мне хороший совет. Поеду. Надо готовиться к настоящей революционной деятельности. Это будет мое начало. В Торжок, немедленно в Торжок! — Ленечка достал из-под койки парусиновый саквояж и принялся запихивать в него свои вещишки.

Напрасно, пожалуй, я взбаламутил его, подумал Кропоткин. Что он будет делать в Торжке? Вот ведь умный, талантливый парень, с большими философскими и математическими познаниями, а в практической жизни — ребенок.

— Послушайте, друг, я совсем забыл, что вам надо готовиться к экзаменам.

— К черту этот Технологический институт! Что, выучиться и пойти инженером к какому-нибудь Нобелю? Работать на иностранных воротил, наживающих в России капиталы? Они вон со всех сторон окружили нашу столицу своими заводами. Сметем всех Нобелей, Лесснеров, Сименсов, Торнтонов и наших Путиловых, тогда пойдем рабочими на эти заводы.

— Тогда и инженеры понадобятся. Надо все-таки закончить вам институт.

— Нет, я уже распростился с ним. В Торжок, в Торжок! — Ленечка надел пальтишко и обшарпанную беличью шапку, подхватил саквояж.

— Куда же вы средь ночи? — сказал Кропоткин. — Сейчас не пойдет ни один поезд.

— Да? — озадаченно остановился Попов. — Что же делать?

— Уедете утром.

— Ладно, — согласился Ленечка, — переночую еще здесь.

Завтра одумается, не поедет в Торжок, предположил Кропоткин. Но через день, придя вечером в дом Байкова, он заглянул в Ленечкину комнату и нашел в ней лишь две оголенные койки (одну покинул ранее медик).

Весна разгоняла байковских жильцов. Уехал в деревню еще один здешний постоянный обитатель. Из женской половины перебралась в отдельную квартиру (на соседнюю Саратовскую улицу) Анна Кувшинская, решившая усиленно готовиться к экзаменам, чтоб во что бы то ни стало закончить в этом году врачебные курсы.

Грустно было замечать, как пустел и затихал этот дом, в котором все осенне-зимние месяцы шумела веселая общинная жизнь. Но это затишье Кропоткин чувствовал только в те минуты, когда он, приходя сюда раньше времени, оказывался в пустом зале с открытыми дверями в пустые комнаты. Такие минуты были редки. В доме продолжали заниматься с фабричными. А на Астраханской улице, в квартире Низовкина, не переставали собираться заводские рабочие, и Кропоткин по-прежнему читал здесь лекции, подробно излагая историю европейских революций, Интернационала и Парижской коммуны.

Однажды, забывшись в работе, он опоздал на встречу с заводскими. Несся от Малой Морской до Астраханской бегом и все-таки вошел в квартиру Низовкина, когда рабочие были уже в сборе. Раздеваясь в прихожей, вытирая сапоги о рогожный мат, он услышал раскат многоголосого хохота в комнате. Ага, значит, Сердюкова сегодня нет и хозяин, воспользовавшись случаем, забавляет гостей скабрезными анекдотами. Неприятный человек, какой-то скользкий. Перед рабочими прикидывается простецким, свойским парнем.

Кропоткин открыл дверь, вошел в комнату. Низовкин поднялся, освободив стул у стола.

— Ну, братцы, повеселились и довольно, — сказал он. — Господин Бородин займет вас серьезным разговором. Я удаляюсь, не буду мешать.

— Вы не мешаете, сидите, пожалуйста, — сказал Кропоткин.

— Нет, у вас тут высокие материи, где уж нам. — Низовкин ушел в смежную комнату.

Странное отношение у нас с этим будущим хирургом, подумал Кропоткин. Пользуемся его квартирой, храним тут нелегальную библиотеку, а в общество человека не принимаем, и это не может его не обижать, вот он и норовит кольнуть при случае. Сердюков давно предлагает принять, но Куприянов противится.

— Что задумались, господин Бородин? — сказал Бачин. — Позвольте обратиться с вопросом.

— Да-да, я слушаю.

— Вот вы всегда говорите, что революцию делает рабочий народ, а наверху все равно оказываются имущие сословия.

— Какую революцию вы имеете в виду?

— Ну, хотя бы последнюю французскую.

— В дни Парижской коммуны наверху, как вы говорите, были рабочие.

— Только рабочие?

— Нет, в Советы Коммуны входили и врачи, журналисты, адвокаты, учителя, но они полностью разделяли…

— Так вот, — перебил Бачин, — если бы они не вмешались в дело, то Коммуна, глядишь, и устояла бы. Да, может, устояла бы. Это во Франции, а у нас в России рабочих оттесняет интеллигенция. Она, похоже, берется сделать революцию своими силами. Не за то берется, не то делает.

Рабочие настороженно смотрели на Бачина, опасаясь, что он своим очередным наскоком на интеллигенцию оскорбит Бородина.

— Игнатий, ты опять за свое, — сказал Обнорский. — Все гнешь в одну сторону. Зачем это?

— Зачем? — повернулся к нему Бачин. — А ты книгу «Бесы» читал?

— Читал. Как же ее не прочесть, когда о ней такой шум в печати. Но при чем тут книга?