Искупление. Повесть о Петре Кропоткине

— Но ведь со мной-то впервые разлучилась. Больная, расстроенная. Каюсь, что задержался. Черт бы побрал это именьишко! Еду, немедленно еду.

— Ну хорошо, хорошо, поезжай немедленно.

— Я получил кое-что от мужиков за аренду, — Александр достал из кармана сюртука потертый кожаный бумажник, всегда тощий, а теперь заметно пополневший. — Хватит на время и нам с Верой, и тебе. Да и кутнуть можно. У меня саквояж забит домашней снедью. Лена постаралась, сестрица наша сердобольная. Сокрушается, что ты теперь будешь голодать без Веры и прислуги.

— Не время еще сокрушаться-то, — сказал Петр.

Через час они сидели за столом, изобилующим московскими яствами — соленые хрящи, жареные сухие мозги, осетровый балык, розовая нежная ветчина и большой сдобный курник с рисом, какой они часто едали в детстве, когда еще здравствовала их мать. Лена сама испекла этот пирог, чтобы напомнить братьям перед разлукой о любимой мамочке. Но они и без того не могли сегодня не помянуть ее добрым словом.

— Да, Петя, сходил я в Москве к родителям на кладбище, — говорил Александр. — Поплакал над могилой мамы. Хорошо так поплакал. Без едкой горечи, очищающе. Есть ли на свете еще такие матери?.. Побывал я и в нашем родном Никольском.

— Ага, побывал все таки?

— Да, вернулся из Тамбовской губернии и сразу — в Калужскую. Решил попрощаться с детством. Именья не узнать! Страшно запустила его мачеха. Не наезжает, в Москве все сидит. Оброк дерет с мужиков непосильный. А тамбовские крестьяне весьма довольны. Я сказал, чтоб за аренду выплачивали сколько смогут. Свояченице будут высылать.

— Людмиле?

— Да, Людмиле. Она человек надежный. Адвокатша, имеет здесь постоянное пристанище. Знаю, ты в любой момент можешь сорваться и надолго пуститься бродяжничать со своей буссолью да барометром.

— Путешествовать с географической целью теперь едва ли удастся, Сашенька.

— Почему? Тоже решил махнуть за границу?

— Может быть, и придется.

— Не советую. Мне действительно тут делать нечего. Все надежды лопнули. Студентом мечтал, глупец, ревностно служить возрожденной России, а где оно, возрождение? Судебная реформа замерзла. Я с треском провалился на первых же юридических делах. А у тебя — наука. Ты идешь в гору. Даже опубликованными работами обратил на себя внимание ученых, а ледниковое и орографическое исследования поставят тебя в ряд самых видных русских географов. Куда еще рваться?

— От тебя не утаю… Я вступил в тайное общество.

Александр откинулся на спинку стула и долго молча смотрел на брата, потом медленно выложил на стол кожаный портсигар, закурил папиросу.

— Так-так, братец, — грустно усмехнулся он. — Значит, Митя все же затянул тебя.

— Ты хорошо знаешь, что меня никто никуда не затянет, пока я сам не решусь, — сказал Петр, тоже закуривая папиросу. — Не Митя, а вся российская действительность заставила меня ступить на этот путь.

— Хочешь очиститься от наследственных наших грехов? Искупить многовековую вину предков?

— Хочу хоть чем-нибудь помочь народу опрокинуть мир угнетения.

— Я не меньше тебя ненавижу этот мир, однако в перестройку его не верю. Разрушить-то его, пожалуй, и удастся, а нового, справедливого, идеального, — не построить. Испытано. Великая Французская революция дала совсем не то, что от нее ожидали. Ничего у вас, Петенька, не выйдет.

— Беспокоит меня твой мрачный взгляд на будущее, — сказал Петр.

— Будущее — темна вода во облацех, — сказал Александр, — Надеетесь на пробуждение русского народа? Нет, не раскачать вам его, не растолкать.

— Но ты ведь знаешь только наших никольских крестьян, и то весьма поверхностно. Знал их в крепостном состоянии.

— Я только что видел петровских мужиков. Такие же, как и никольские. И так же дремуче равнодушны ко всему, как и десяток лет назад, когда они были крепостными.

— Неправда. В Петровском я бывал гораздо раньше тебя. И тогда заметил большие перемены в жизни и настроении людей.

— Опять затеваешь спор? Давай хоть сегодня обойдемся без перепалок, милый братец. Поговорим лучше о Цюрихе. Скажи, я действительно могу на время обосноваться у Сони? Не стесним мы с Верой ее?

— Неужто не знаешь ты свою свояченицу? Ей чем теснее, тем лучше. Живет она коммуной с двумя подругами. Но вас с Верой поместит отдельно. Там, где я провел две недели за книгами и газетами, которыми она завалила меня. Прелестная комнатка! Чистая, светлая. Из окна видны шпили старого города, голубое озеро и горы на противоположном берегу. Ты вздохнешь там свободно. Но перепалок с Соней тебе не избежать. Она горячая бакунистка. Живет всенародным восстанием.

— Бог с вами, живите надеждами. Я ведь не осуждаю вас. Что поделаешь, раз вы не понимаете, что историю творят не умные головы, а тупые башки. И знаешь, если вы вступите в настоящую битву, я встану на вашу сторону и буду драться, но не за светлое будущее, которым вы бредите, а просто за вас, честных и бескорыстных дурачков. И кончим этот разговор.

Петр зажег висячую лампу. Александр прошелся несколько раз по столовой и остановился перед зеркалом, занимающим один из простенков.