Искушение

– Неужели ты согласен с тем, что прирожденные вампиры – это высшая раса, и только они достойны править?

– Нет! – рявкает Хадсон, всматриваясь в груду костей. – Но несправедливо, что нам, сверхъестественным существам, приходится все время оставаться в тени, постоянно опасаясь, как бы обыкновенные люди не узнали о нашем существовании и не попытались уничтожить нас.

Я моргаю, и мои брови ползут вверх.

– Но ведь вампиры кормятся

за счет людей. Разве мы не должны иметь права защищаться?

– А тебе понравился твой вчерашний ужин, Грейс? – вдруг спрашивает он. – Что ты думаешь о колбасе пепперони в твоей пицце?

Я понимаю, к чему он клонит.

– Ну нет. Я понимаю, на что ты намекаешь, но это не то. Хотя я и не совсем согласна с тем, что мы имеем право убивать животных ради пропитания, но это все же не то же самое, что делают вампиры, охотясь на людей.

Он с нахальным видом приподнимает бровь.

– Однако люди не имеют ничего против охоты на оленей, чтобы проредить их численность ради блага всего стада, не так ли?

– Это другое дело!

Уголки его губ приподнимаются в самодовольной ухмылке.

– Ну, конечно. Можно подумать, перед человечеством не стоит проблема перенаселения и ограниченности ресурсов.

– Но… Но… – бормочу я, понимая, что, возможно, в чем-то он прав.

– Все дело в поддержании равновесия, Грейс. – Он засовывает руки в карманы. – Ты никогда не думала о том, что, возможно, у Творца были свои планы и в отношении нас? Что мы были сотворены неспроста? Что мы не просто какая-то вселенская шутка?

Его голубые глаза пристально смотрят в мои, в их глубинах бурлят чувства, которые, кажется, грозят захватить и меня. Хотя мы с ним говорим о Сайрусе, я знаю, что последние слова относятся к нему самому. Неужели он и впрямь думает, что он – это какая-то ужасная ошибка? От этой мысли мне становится не по себе. Но тут он моргает, и все исчезает так быстро, что я невольно сомневаюсь, не привиделось ли мне это.

– Ты можешь соглашаться или не соглашаться с этим тезисом, Грейс, но именно благодаря ему у Сайруса появилось столько последователей. Он говорил им о тысячах лет гонений, страха и гнева, о том, что обыкновенные люди виноваты в том, что они вынуждены держаться в тени, что горгульи мешали, что даже их соседи могут оказаться врагами. Да, я ненавижу моего отца. Но разве можно винить кого-то за то, что он следует за дьяволом, если этот дьявол обещает ему создать лучший мир для его детей? Даже ценой чужих жизней? – Он смеется, но в его смехе нет веселья. – То, что моему папаше нет дела до создания лучшего мира для его детей, вовсе не означает, что он не верит в эту идею как таковую. Ему нравится чувствовать себя спасителем. Потому что, если он что-то и любит больше власти, так это поклонение.

– Поэтому ты и сделал то, что сделал? – спрашиваю я. – Потому что твой отец накачивал тебя ложью, пока ты не перестал отличать добро от зла? Пока не поверил его речам?

– Неужели ты в самом деле считаешь меня таким? – бросает он. – Думаешь, что я так слаб?

– Ты не можешь просто взять и переписать историю, Хадсон, – говорю я. – Нельзя сказать, что Джексон просто проснулся как-то утром и решил убить тебя – ни с того ни с сего. Ты планировал истребить обращенных вампиров только потому, что они тебе не по вкусу. А это геноцид.

Хадсон сердито смотрит на меня.