Искушение

— Говоришь так, как будто мы вчера расстались. Ты бросила меня и сына, с тех пор прошли годы. Зачем ты вернулась? Зачем?!

Он не совладал с собой и в конце фразы повысил голос. Даже взвизгнул. Клара поморщилась.

— Не помню, чтобы ты был любителем мелодрам. Протри глаза, милый! Красивая, усталая женщина вернулась после долгих странствий в лоно семьи. Только и всего.

— У тебя много семей, почему ты вернулась в нашу?

— У меня только один сын!

— Он забыл тебя. Забыл, понимаешь? Подло его тревожить понапрасну. Подло!

— Ты что, начал заниматься в драмкружке?

Федор заглянул ей прямо в глаза. Она ему ободряюще подмигнула.

— Я знаю, что ты бессердечная женщина. Давно это понял. Но есть границы, которые никому не дано преступать.

— Объясни, милый.

— Ты смеешься… Что ж. Твое дело. Только учти, я не тот хлопотливый ослепленный юноша, каким ты меня помнишь. Не споткнись в этот раз, Клара. Падать больно. И расплата бывает жестокой.

Взгляд ее сузился и вспыхнул. Она не ожидала борьбы, но, как всегда, была готова к ней. Она смотрела на бывшего мужа, как смотрит психиатр на трудного больного, готовясь поставить ему точный диагноз. Сначала следует поставить диагноз, а потом искать средства лечения.

— Стыдно, милый. Ты угрожаешь женщине, матери твоего сына! Что с тобой? Скажи, я пойму. Только говори просто, без патетики и угроз. Мы не в кино.

— Уже поздно, — сказал он. — Ложись спать, Клара.

— Хорошо… не сердись! — проворковала она. Федор не успел отстраниться, проходя, она прижалась к нему, тесно прильнула. — Спокойной ночи, милый… Если хочешь, приходи.

Пугачев слушал, как плещется она в ванной, напевает что-то, отплевывается… и вдруг уснул, не раздеваясь, прямо-таки провалился в темную яму, а когда проснулся, уже взошло солнце.

Из комнаты не доносилось ни звука. Пугачев побрился, поставил чайник. Собственно, пора было выходить на работу. Он намазал кусок хлеба маслом, жевал, запивал вчерашней заваркой.

Наконец его позвали:

— Папа, папа! — Голос у Алеши ошалелый спросонья. — Иди сюда скорей.

Он вошел. Клара в синей ночной рубашке полулежала на Алешиной кровати, оглаживала мальчика по плечам, целовала. Глаза ее странно блестели — то ли плакала, то ли гримасничала.

Алеша с растрепанными волосами, расхристанный, выглядел мартышкой, которая не знает, что ей делать с протянутой шоколадкой.

— Папа… она говорит… она моя мама! Это правда?

— Да, — сказал Пугачев, — это правда.

Повернулся и отправился на работу…

В отделе он промаялся до обеда: отпроситься было никак нельзя — в три часа важное совещание у Лаврюка.

— Понедельник — тяжелый день, — подбодрил его Владик Кириллов, когда они в десятый раз курили на лестнице. — Не проспался, что ли? Видок у тебя этакий, ухарский…

— Хуже, — ответил Пугачев. Он заметил, что особенно не переживает, не нервничает. Безразличен как-то ко всему. «А чего нервничать, — подумал. — Нервничают от неизвестности, от предчувствий. Мне-то все известно, как будет».

— Ну, сегодня посмотрим, — заговорил Владик, — что наш шеф учудит. Понимаешь, старина, если он наконец рискнет… — и начал развивать тему, которая живо всех волновала, ибо речь шла о возможных изменениях в штатном расписании.

Пугачева это касалось больше других, он должен был, по предварительным прикидкам, возглавить новую экспериментальную группу, но сейчас он слушал вполуха, вежливо поддакивал, и Кириллов скоро заметил его рассеянность.

— Да, браток, что значит не выспаться. Самая вредная для человека вещь.

В обеденный перерыв, когда все ушли, Пугачев позвонил Наде, с нелепой надеждой застать ее дома. Но, конечно, она была в университете. Зато он пообщался с Анастасией Ивановной, отвел душу.

— А вам зачем Надя? — спросила терпеливая мать. — Если что-нибудь важное, я передам.

— Нет, спасибо.

— Знаете, Федор Анатольевич, она так много занимается, так издергана. Тут еще к ней без конца звонят мальчики разные… Я прямо места себе не нахожу. Не надорвалась бы девочка… Вы бы повлияли на нее как старший. Посоветовали ей, к вам она, возможно, прислушается.

— Что я могу ей советовать?

— Ну как же, как же!

— Хорошо, — сказал Пугачев. — Я посоветую.

На совещании он провалял ваньку два часа, но так и не понял, о чем там говорили, к каким выводам пришли. Лаврюк дважды обращался непосредственно к нему, выяснял его мнение, и Пугачев с идиотски глубокомысленным видом кивал: «Да, разумеется, я согласен. Совершенно согласен». Один раз он, видимо, согласился так невпопад, что на некоторое время воцарилось гнетущее молчание, которое торжествующим голосом нарушил Петр Гаврилович: «Видите! Я же предупреждал!»

Когда возвращались из кабинета Лаврюка, Шурочка Мамаева шепнула ему с горьким упреком: «Ты, Федор, вел себя блистательно. Прямо Макиавелли какой-то».

И с ней Пугачев тут же согласился: «Да, да, я понимаю, разумеется…» — после чего Шурочка споткнулась на паркетном полу.

Ровно в пять позвонила Надя:

— Ты меня разыскивал, Феденька?

— Да… то есть…

— Мы что, не встретимся сегодня?

Пугачев огляделся, никто вроде не прислушивался.

— Надя, у меня неприятность, то есть… ну…

— Да говори же.

— Клара приехала. Алешина мама.