Искушение

Вера теребила ворот платья, пристально на него смотрела, как на выходца с того света. Сергей все же протянул руки, на мгновение успел ощутить пальцами тугую, живую ее плоть. Она, фыркнув по-кошачьи, вывернулась, распахнула входную дверь.

— Ах, какие мы, оказывается, резвые. Мы, кажется, привыкли к легким победам, да?

— Ни к чему я не привык, видимость одна. Только ты меня, пожалуйста, не прогоняй.

— Ступай, Сергей, ступай! Прошу тебя по-хорошему!

Ее голос, разгневанный, по-прежнему звучал для него чарующей музыкой. Это было волшебство, затеянное дьяволом. Он боком протиснулся в дверь, побрел к лестнице. Оглянулся. Или показалось ему, что оглянулся, потому что ничего не увидел. Глухие, серые стены, запертые двери.

На улице сел на первую попавшуюся скамейку. Ноги плохо держали. Небосвод над Москвой опустился низко в этот вечерний час и коснулся его затылка влажным сквознячком. Он поежился, втянул голову в плечи.

Он задумался о себе с неприязнью. «Какой-то собачий бред, — подумал с горечью. — Чужая, почти пожилая женщина вдруг оказалась мне необходимой и так легко навязала свою волю. Вот одна из таинственных загадок бытия… Но что же мне теперь делать?..»

Стыд от того, что его так запросто вышвырнули за дверь, перегорел, вылился в кисловатую тошноту. Он никак не мог сосредоточиться и найти хоть какое-то логичное объяснение происходящему. Неясное предчувствие беды томило его. Разум впервые оказался негодным советчиком. Привычное, понятное течение времени повернуло вспять. Он пытался сопротивляться и вдруг со страхом обнаружил, что его пальцы, которыми он вцепился в скамейку, посинели и заныли от напрасного, бессмысленного усилия…

Дождалась сына Катерина Васильевна за полночь. Она его упрекать и расспрашивать не стала, поостереглась, чай поставила.

— Ну, чего ты, мама, ложись!

— Да мне тоже горяченького захотелось. Уф, озябла! Ты не заболел, Сережик?

— Нет.

У сына лицо пустое, унылое. Когда у него такое лицо, лучше к нему с расспросами не набиваться, ничего доброго не услышишь, а сама заведешься. Все же не выдержала, заметила с обидой:

— Ты бы, наверное, позвонить-то мог, предупредить?

Он взглянул строго.

— Значит, не мог.

Катерина Васильевна напряглась.

— А другим тоном матери нельзя ответить?

Сергей, не настроенный на перепалку, промолчал.

— Хотя, конечно. Кто я такая. Мое дело тебя накормить, обстирать, вроде прислуги. Спасибо, хоть не бьешь под горячую руку. Или скоро возьмешься? По глазам видно, что не терпится. Так ты не стесняйся, пни!

Она с интересом ждала ответа. Сын засопел, отвернулся.

— Для тебя мать — служанка, дура необразованная, а для кого другого я, может, и человек. И женщина, представь себе.

— Мамочка, родная, пойдем спать!

— Заносчивости в тебе много, Сергей. Ты и добрые слова с подковыркой вроде говоришь. Ох, страшно мне за тебя, ох, страшно!

Чувствуя, что засыпает на ходу, он поцеловал мать, побрел в ванную, наспех почистил зубы. Зубы надо беречь непременно.

Он надеялся, что ему приснится Вера Андреевна, обольстительная и великодушная, а ему приснилось болото и темный волосатый мужик, низкорослый, без лика, грозивший ему кулаком. Давний гость, нежеланный, еще из прежних детских, утомительных и жутких снов.

Галина Кузина переслала Сергею записку следующего содержания:

«Уважаемый сэр! Будучи в некотором затруднении, я хотела бы испросить у Вас совета. Не уделите ли Вы мне несколько минут Вашего драгоценного времени для приватной беседы? Всегда готовая к услугам Г.».

Боровков выискал неописуемых прелестей девицу среди склонившихся над своими столами студентов и вежливо ей кивнул.

Они встретились в пятом часу в институтском скверике. Погода была ясная. Боровков предложил девушке сигарету, от которой она с презрением отказалась.

— Ну, в чем твое затруднение?

Кузина окинула его роковым взором. Однокурсники в большинстве уже рассосались по домам, но мимо их скамеечки проходило много людей, и почти все с удовольствием или завистью задерживались взглядами на красивой парочке.

— Скажи, пожалуйста, Боровков, кем ты себя воображаешь? Мне важно это знать.

— Кем я себя воображаю? Или кто я есть на самом деле?

— Хорошо, кто ты есть на самом деле?

— Я — гений, — спокойно ответил Боровков и, подумав, добавил: — Но еще не состоявшийся.

— Я так и думала, — ее нежные щечки приобрели свой обычный цвет белоснежного атласа, словно откровенное сообщение товарища по учебе ее сразу успокоило. — Но скажи, Боровков, ты в чем-нибудь одном гений или гений всеохватного масштаба?

Ему нравилась Кузина. Он подумал, что она похожа на мать-природу, которая рано или поздно навсегда сомнет его в своих безумных, слепых, сладостных объятиях. Сейчас еще просто срок не настал.

— Ты разберись в себе, Галя, — посоветовал он. — Ты слишком упоена своей внешностью. Это может принести тебя к несчастью. Выйдешь замуж за такого же идиота, как сама, и поломаешь себе жизнь.