Искушение

— Во! — гаркнул дедок. — А я тебе чего, Петька, который день вдалбливаю. С таким концом тебя непременно освищут. И тухлыми яйцами закидают. Эх, бывало! А с Галки юбчонку сдернут, в смоле вымажут и на бочке по городу покатют. Хи-хи-хи-хр!

— Знаете, что вам надо сделать? — спросил Боровков.

— Что? — равнодушно отозвался режиссер, поглядев на приунывших соратников и учеников.

— Вам надо дать ведьмин эпилог.

— Какой эпилог?

— Ведьмин. У вас метафора не завершена. Все сделано на уровне студенческого «капустника», а в конце вдруг классика. Смешение жанров, вот где прокол. Играть или на дуде, или на арфе. Я так это понимаю. Каждая женщина, в сущности, ведьма. Верно?

— Верно, сынок, — ответил за всех дедок.

— И вот, к примеру, — воодушевился Боровков, — идея такая… В конце все переставлено с ног на голову. Галочка все действие была принцессой, собственно, символом, неживым лицом, и наконец она очнулась. Теперь — она центр и пик вакханалии. Эти двое соблазнителей — перед ней оказываются вдруг сущими младенцами. Перерождение! Они ей рабы, и только. Все дело в ритме. Текста немного. На прощание удар зрителю по затылку. Соотношение сил наизнанку. Это идея. Или вообще что-нибудь в этом роде. Но обязательно — удар по затылку.

Режиссер взял Боровкова под руку и отвел в одинокий угол. Его лицо было задумчиво.

— Вы занимаетесь театром, Сергей?

— Нет.

— Но Галочка вам, видимо, рассказывала о нашей постановке? О нашем замысле?

— Нет, ничего не рассказывала.

— Это странно, — режиссер умолк, упершись взглядом себе под ноги. «Обаятельный человек, — решил Боровков. — И ничего в том нет дурного, если он хочет затащить Галку к себе в постель!» — Знаете, вы оригинально мыслите, именно с точки зрения драматургии… А вы пробовали когда-нибудь сами писать, сценарии, диалоги? Что-нибудь литературное?

— Надобности не было, — ответил Боровков.

— Ага, понятно. Вы сегодня вечером свободны? Не хотите вместе поужинать? Мне было бы любопытно поговорить с вами подробнее, но не в такой обстановке, не в спешке.

— Если можно, в другой раз.

Режиссер задушевно и крепко пожал ему руку.

— Приходите. Буду рад.

Боровков сказал Галине, что подождет ее на улице, ему не терпелось забиться в телефонную будку, но, на беду, дедок за ним увязался. Пришлось провести несколько приятных минут в его обществе на скамейке в скверике.

— Глянулся ты мне, парень. — Старик взял у Сергея сигарету. — Как ты об искусстве понимаешь, мне тоже близко. Ты точно сказал: кулаком по затылку. Зритель оглушен должен быть. Тогда уж бери его хоть голенького. А у них этого все же нету. Хотя кое-что я им передал, конечно, но главного — души — не передашь.

— Режиссер ничего мужик, ухватистый.

Дедок поглядел — не шутит ли.

— Брось, сынок. Пустое место. Я таких за свою жизнь переглядел тыщи. Ты в любой подвал ткнись — они там. А почему? Почему дальше подвала не выходят? Во-от. Мечта есть, желанье об себе заявить тоже немалое, а натуры нету. Натуры не хватает. Но тут тоже слишком огорчаться не нужно. Бывает, натура со временем образовывается. Как со мной, скажем, случай. Я прежде кем был? Обыкновенным чиновником. А после некоторых больших душевных потрясений, когда излечился, чувствую, созрел. Для искусства созрел. Но тут другая беда. Образования у меня нету, и сил не осталось. Прожил много. Отличить все могу, а сам действие произвести — накося. Не могу. Пробовал, не могу! Даже напротив. В искушение ввожу людишек, они думают, я чокнутый… Таких, как мы с тобой, сынок, мало. И вот у сестры твоей, Галки, данные неплохие. Она как глина. Из нее лепить можно, только захоти. И тут ты опять прав. Хоть принцессу из нее вылепи, хоть ведьму — одинаково.

Глаза у старика, как две плошки голубенькие, ни света в них, ни теней. Боровкову хорошо с ним сидеть и разговаривать. Они друг друга понимают.

— Так ты считаешь, дедушка, Галку мне по этому направлению и толкать дальше?

— Ни в коем случае. Резону нет. Это для нее баловство. Пусть детей рожает. Когда народит штуки три, тогда видно будет. А сейчас для нее это очень опасно. Ноги себе поломает — и ради чего? Она ведь не своим огнем горит.

С Галей они прошли пешком две автобусные остановки.

— Молчи, — сказала она. — Ради бога, дай мне прийти в себя. Ничего не говори.

Он видел, что она устала. Опиралась тяжело на его руку. Бросала исподтишка быстрые, жалобные взгляды, словно умоляла о чем-то. Отчасти это было лестно. Он ни секунды не сомневался в том, что следует ей сказать. Ей надо сказать правду, она это заслужила. Конечно, она рассчитывала ошеломить его своим талантом, очаровать, прибрать к рукам — это намерение входило в ее планы, что ж с того? Важно, что она все же обратилась к нему за помощью. Важно, что душа ее в растерянности.

— Ну, как? — спросила Галя. — Теперь говори. Я успокоилась.

— Отлично, — сказал Боровков. — Но ни к чему. Тебе надо рожать детей и заниматься делом. А театром, пожалуйста, увлекайся в свое удовольствие, но только не придавай этому особого значения. Особого значения придавать не надо.

Галя отпустила его руку.