Искушение

— Ничего, Сережа. Я говорю, смотри не опоздай.

— Ах, вот как. Ты мне угрожаешь?

— Сереженька, — заспешила она. — Я по тебе соскучилась. Ты мне иногда снишься, но очень редко почему-то.

— Я тоже по тебе соскучился, — холодно сообщил Боровков. — Я же тебе сказал, попозже перезвоню.

— Нет, ты этого не говорил.

Мужик подергал дверь в будку. Боровков погрозил ему кулаком.

— Слушай, малыш. Тут какой-то ненормальный рвется. Вроде вооружен. Так что до свиданья. Не отходи от телефона.

Выйдя, он попенял прохожему:

— Я и минуты не разговаривал.

— Извините, я вас через стекло не разглядел.

В будке не было стекла, дверь зияла уродливой дырой, но ответ показался Боровкову вполне убедительным.

Часа полтора он кружил по улицам — без цели, без всякого смысла. На душе было серо, как в пургу. Патом вдруг с удивлением обнаружил, что до дома Веры Андреевны рукой подать — пять остановок на троллейбусе.

«Нечего, — сказал он себе. — Любое дело надо доводить до конца, добивать до точки. Учись у Кащенко, слюнтяй!»

Дверь Вера открыла. В вечернем длинном платье, с высокой прической, с ярко накрашенными губами — Боровков ее не признал, дух захватило, богиня! — неужто это она была к нему добра в ту заколдованную ночь? Вера зато его сразу узнала.

— Ты?! — выдохнула испуганно.

— Ты не одна? У тебя художник?

— Да… Почему ты не предупредил?

Боровков повесил пальто на вешалку, по обыкновению причесался у зеркала, обернулся к ней. Улыбнулся восхищенно:

— Какая ты красивая, Вера! Да ты не волнуйся, подумаешь. Антон мне нравится. Пусть немного погостит.

— Не сходи с ума! — Вера к нему потянулась, прижалась.

— Ладно, ладно, — отстранив ее, Боровков прошел на кухню. Важно поздоровался с художником. Тот привстал и кивнул. На нем был вязаный свитер, похожий на тот, который познакомил Боровкова с Верой. Стол был накрыт к чаю: слоеные пирожки, торт, варенье.

— Отлично, — сказал Боровков. — Попьем чайку. Замерз я нынче.

Он сам налил себе чашку, уселся, довольно потирая руки.

— Мы ведь, кажется, с вами знакомы? — вежливо спросил Антон Вениаминович.

— Конечно, знакомы, — обрадовался Боровков. — У нас одна женщина на двоих.

Пока Вера и Антон Вениаминович обдумывали его слова, он отрезал себе кусок торта.

— Что это значит? — прервал затянувшуюся паузу художник, обращаясь к Вере. У нее был сиротский вид, как у птички, впервые попавшей в клетку. Но она быстро взяла себя в руки.

— Сергей, допивай чай и уходи. Я тебя прошу. Слышишь?

Боровков не обратил внимания на ее слова. От чая его сладко разморило. Он не прикидывался, ему действительно было хорошо. Присутствие Веры действовало на него расслабляюще. И художник с умным, печальным лицом, которое он тщетно пытался стянуть в грозную гримасу, был ему люб. Понятно, интеллигентный человек невзначай попал в щекотливую ситуацию и не знает, как из нее выпутаться. Впрочем, Веру он, конечно, не любит. Любил бы, не сидел истуканом, да и не бегал бы к ней на чаепития, давно бы женился. Он и художника теперь жалел, потому что тот придумал закурить и никак не мог зажечь спичку, ломал их о коробок одну за другой.

— Давайте я вам помогу, — предложил Боровков. — Вы, наверное, работали сегодня, пальцы не слушаются? Знаете, у машинисток тоже есть такая профессиональная болезнь, у них иногда кисть отнимается.

Антон Вениаминович наконец сурово нахмурился.

— Какое-то изощренное хамство, ты не находишь, Вера? Осуществляете свою теорию на практике, молодой человек? Я помню ваши рассуждения о бесполезных людях, которых всех следует поубивать без вреда для общества. Даже для его пользы. Как же, как же, помню!

— Серьезно? Я так говорил? Но я так не думаю. Я уж сколько раз замечал за собой, ляпнешь чего-нибудь для красного словца, после от стыда умираешь. Мне все эти ницшеанские теории чужды. По природе своей я гуманист и созидатель.

— Что же вы собираетесь созидать? — ехидно поинтересовался Антон Вениаминович, взглядом прося поддержки у Веры. — Это любопытно. Обыкновенно молодежи свойственна склонность к разрушению. Тем более нынешней, горя не знавшей, перекормленной.

Боровков не ожидал от художника такой банальности. Тут же и сообщил ему об этом.

— Банальность? — Антон Вениаминович заметно воодушевился, видимо, был доволен, что разговор стал отвлеченным. — В каком-то смысле любой нравственный постулат банален именно потому, что это постулат. Но попробуйте отмените эти банальности — что останется? Топор в руки и бегом в пещеру?

Боровков не хотел спорить, потому что устал.

— Ладно, вы правы. Я сегодня плохо соображаю. Пойду, пожалуй, прилягу на часок.

— Где ты приляжешь? — пораженно спросила Вера.

— На кровати, где же еще? — встал, потянулся. — Вы извините, Антон Вениаминович, действительно что-то с головой не в порядке. После как-нибудь поспорим. Не расстаемся же мы навеки.

— Пожалуйста, пожалуйста.

Вера уронила голову на грудь, пробормотала себе под нос то ли угрожающе, то ли с мольбой:

— Сергей, я милицию вызову, если будешь хулиганить!

Боровков гордо прошагал в спальню, быстренько разделся, натянул одеяло на ухо и через минуту спал мертвым сном…