Искушение

С тех пор я потерял его из виду. Но часто думаю о нем и по-прежнему надеюсь, что когда-нибудь представится случай узнать, как сложилась дальше его жизнь.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ ЗНАКОМСТВО

1. НАДЕНЬКА КОРАБЛЕВА В САМОМ НАЧАЛЕ ЖИЗНЕННОГО ПУТИ

От метро до университета Наденька прошла пешком. Ни на кого не глядела, а только твердила про себя детские считалки. Загадала, что, если не собьется до самого парадного подъезда — сдаст экзамен. Это был третий экзамен — история. Сочинение и русский устный Наденька отчекрыжила на пятерки.

Все-таки один раз она сбилась со счета, заглядевшись на странную пару. Сутуловатый мужчина с гримасой брезгливости лакал вино прямо из горлышка бутылки и закусывал кусочками какой-то желтой рыбы, которую ему чистил и подавал белоголовый, улыбающийся мальчик в яркой, выбившейся из штанов рубашке. Расположились они на виду у всех, расстелив газету на скамеечке.

Наденька задержалась около них, нахмурилась и сказала:

— Как не стыдно, гражданин!

Гражданин никак не отреагировал на ее замечание, будто и не слышал. А мальчик буркнул недовольным голосом:

— Иди, иди, тетенька!

— Что?

— Мы тебе рыбы не дадим. У нас самих мало.

Мужчина лениво повернулся к ней, сощурился, небрежно сплюнул на асфальт косточку, глотнул из бутылки, и лицо его сделалось совсем кислым, точно появление Наденьки окрасило мир в невыносимо мрачные тона…

Историю у нее принимали два аспиранта, которым по возрасту уместно было бы пробиваться в ректора. Да вот, видно, не удалось.

Один аспирант спросил у Нади Кораблевой, почему, по ее мнению, так кстати пришлись для крестьянской Руси реформы Петра.

— Время подоспело, — слегка подумав, ответила Надя. — Жизнь стояла, как болото, и ждала своего пахаря и осушителя. Петр и явился таким пахарем, злым, беспощадным, но трезво понимающим перспективы развития государства…

Аспиранты уныло переглянулись, один вывел ей в экзаменационном листе пятерку, заметив:

— Да, именно ждала перспективного пахаря.

Надя отлично уловила иронию. Ее не задела насмешка выбывших из возраста аспирантов. Она над ними посмеивалась про себя.

В коридоре столкнулась со знакомым поэтом — абитуриентом, эстонцем, высоченным парнем в алом свитере. Он оттеснил ее к стене и начал читать стихи на чужом суровом языке. Надя робко глядела снизу на высоко покачивающееся, светлое, одухотворенное лицо. Губы поэта шлепались друг о дружку, и с них срывались брызги, от которых она из деликатности не уклонялась. Эстонец провалился еще на первом экзамене, но не уезжал почему-то, бродил по коридорам факультета алым привидением. Наде он нравился, и она спросила:

— Почему вы не уезжаете домой, Саша?

Он ответил, что скоро уедет, но следующим летом вернется непременно, пусть она его ждет. Надя тут же поклялась ждать.

Она смеялась. Знала, чувствовала — пустяки это, прелюдия, мелочь, игра.

Мир покачивался над ней выше лица поэта. Ее мучили предчувствия и запахи. У нее в комнате в родительской квартире пахло теплыми одеялами. Она знала, что это — смерть. Подруга, армянка Катя, забегала в гости, присаживалась у ног ее на ковер, и от нее пахло аптекой.

«Все смерть, — со сладким ужасом думала Наденька. — Все вокруг — смерть!»

— Ты, Катя, пахнешь смертью! — говорила она подруге.

— Да, — соглашалась Катя. — Хочешь задушу?

Они боролись до изнеможения, всерьез душила армянка. Черными, влажными волосами запутывала рот, тело ее давило камнем. Надя отталкивала, извивалась — ух ты! — как рядом смерть. Жутко! Весело!

Наде Кораблевой весной исполнилось семнадцать лет. Ей ли смерти бояться. Смерть к нам с годами приходит, день за днем, а поначалу манит, как желанный сон.

Попрощавшись с поэтом, Надя выскочила на улицу. Солнце. Люди снуют. Милиционер на углу. Куда покажет — туда все машины и едут. Какая власть дана человеку. А потому, что в форме и с кобурой.

Из будки она позвонила папочке на работу. Он нервничал, ждал ее слов, а она нарочно медлила:

— Ну, что, папк… Ты же знаешь, экзамен — это всегда лотерея. Кому какой номер выпадет… Как кому повезет.

— Надька, не томи! — в голосе отца готовность к трагедии.

— Какой ты, папа, темпераментный. Ну что я могла получить, кроме пятерки? Я же вам с мамой еще утром объявила… Вот, никогда вы сразу не верите своей умненькой, красивой девочке.

— Надюша, милая! Мама в курсе?

— Узнает ищо… Я ведь к ней собралась ехать-то, к горемычной своей матушке. Ты приезжай обедать, я блинов напеку.

— Не могу, Надюшенька.

У метро догнал Надю Кораблеву незнакомый юноша, спросил:

— Сдала, да? На что?

Надя покосилась: парень в батнике, шустрый такой, голубыми глазами зырк-зырк. Примечала его в коридоре.

— Да, сдала.

— И я сдал. Тоже огреб пять козырей. Теперь, считай, мы одной ногой уже поступили.

Надя ему вдруг открылась:

— Я так устала, ничего не соображаю.

— А чего соображать, — гикнул парень браво. — Айда в кино! Тебя как зовут?

Шустрый, действительно, парень. Сразу в кино.

— Устала я очень, — ответила мягко. — Лучше в другой раз.

Парень не собирался отвязываться.