Искушение

Несколько раз он приближался к кабинету Кирилла Кирилловича Лаврюка, заведующего отделом, но воскресшая гордость мешала ему войти и начать деловой разговор. И все-таки однажды он решился и вошел. Лаврюк сидел за своим столом и пил чай из самодельного стакана. Таких стаканов, нарезанных из колб, в отделе было пруд пруди. Лаврюк протянул руку и приветливо закивал. Пугачев видел своего заведующего каждый день, но сейчас как бы разглядел свежим зрением и пожалел преждевременно одряхлевшего, унылого человека, который, стесняясь того, что его застали за столь неслужебным занятием, резко отодвинул стакан, налив на стекло желтенькую лужицу. Кирилл Кириллович Лаврюк всю сознательную жизнь провел в узде, которую сам на себя нацепил, и ни разу не ослабил вожжи, которые тоже держал в собственных руках. А чего он достиг к пятидесяти годам? Если мерить обычными мерками — немногого. Кандидат наук, оклад двести восемьдесят рублей, трехкомнатная квартира в Чертанове. Вот все с точки зрения обывателя. Что он потерял, чем пожертвовал? Это тоже интересно взвесить. Потерял он здоровье, нажил сидячей жизнью камни в печени, почти ослеп (очки на нем как линзы), не изведал и половины положенных человеку радостей. Так, да не так. Лаврюк прожил по-человечески, идя к одной цели, и не беда, что он не достиг ее. Разумеется, Лаврюк мечтал стать знаменитым Лаврюком, надеялся совершать открытия, ломать устаревшие представления, крушить направо и налево — не хватило силенок, таланта. Но он шел прямо и сохранил чувство внутренней гармонии. Легко ему будет умирать, оглядываясь на несуетливо пройденный путь. Подлостей он не делал.

— А я вот чаек пью, — смущенно признался Кирилл Кириллович. — Необходимость, знаете ли. Если не выпью вовремя стаканчик чая с сахаром — печень зудит, проклятая. Не желаете, Федор Анатольевич, за компанию? У меня цейлонский заварен.

«А прежде он называл меня Федя», — вспомнил Пугачев.

— Спасибо, Кирилл Кириллович. Я по делу к вам.

Лаврюк с готовностью отодвинул еще дальше стакан и изобразил на лице благожелательное внимание.

— Вы помните мои прикидки по теме… — сказал Пугачев и назвал тему.

— Помню, — ответил Лаврюк, — хорошо помню. До сих пор жалею, что вы отказались продолжать расчеты. Диссертация была почти готова.

— Я подумал, Кирилл Кириллович, может быть, имеет смысл к ней вернуться? — он глядел на заведующего не просительно, не заискивающе, а с некоторым предостережением. Мол, я это так, не слишком серьезно, вы не подумайте чего-нибудь лишнего, уважаемый шеф.

Честно говоря, Пугачев был в полной уверенности, что вопрос решится положительно. Лаврюк — человек доброжелательный, опытный руководитель, правда, несколько истомленный трудами над собственной докторской диссертацией, коим и сегодня конца не видно. В отделе шутили, что Лаврюк собирается приурочить защиту к своей бриллиантовой свадьбе.

С Пугачевым дело ясное. На том месте, где он сейчас занят, его может заменить любой выпускник вуза. Стоило Лаврюку подписать приказ, выделить в помощь Федору Анатольевичу двух лаборантов (он уже наметил, кого именно), и через час можно приступать к прежней работе. Пугачев чувствовал некую возвышенность момента.

Сомнения, которые явно отразились на лице заведующего, удивили его.

— Если вы считаете это невозможным, Кирилл Кириллович, — с дальней пока обидой заговорил Пугачев, — я не настаиваю. Для меня ведь не только личный престиж важен.

— А что еще? — прямо спросил Лаврюк.

Пугачев смутился, отвернулся. Зря он, конечно, полез в демагогию. Не дождавшись ответа, Кирилл Кириллович, кряхтя и придерживая печень, поднялся и достал из стенного шкафа прошлогодний номер отраслевого журнала. Достал и сразу открыл на нужной странице, как будто заранее готовился к приходу Пугачева.

Федор Анатольевич быстро просмотрел предложенную статью. Все понял. В статье черным по белому, грамотно, убедительно, с выкладками развивалась его тема, дитя души его. Брошенный им младенец, рожденный заново неким Р. Краулем. Крепко. Как топором.

— Вы очень не расстраивайтесь, — посочувствовал Лаврюк. — У нас дело такое. Бывает, знаете ли.

— Я не расстраиваюсь, — пробасил побледневший Пугачев. Сколько же раз можно попадать в дурацкое положение?

— Но я вижу, что вы расстроились.

— А вы бы на моем месте обрадовались?

— Надо следить за прессой… Оторвались вы малость, дружок. Как-то остыли. Но то, что у вас появилось желание работать, — хорошо. Прекрасно!

— Что прекрасно, Кирилл Кириллович? Что прекрасно? Зачем вы из меня идиота делаете? — Пугачев чуть не сорвался на привычную грубость, но удержал себя на последней точке.

Лаврюк искренне был огорчен и только не умел это высказать. Он ничем не мог помочь Пугачеву, даже если бы очень постарался. Помочь Пугачеву никто не мог. И все-таки Федор Анатольевич смотрел на шефа злыми глазами и готов был отнять у него стакан с чаем и влепить в стену, чтобы осколки брызнули.