Искушение

— Да пейте, пейте. И я выпью. Пьян да умен — два угодья в нем.

— В вас очень много здравого смысла, — сказал Пугачев задумчиво. — И я надеюсь, что вы будете счастливы когда-нибудь. Хотя для думающего человека счастье почти невозможно.

— Где столько несчастных, — продолжила Надя. — Где благополучна лишь посредственность. Так?

— Я устал, — сказал Федор Анатольевич, — от этой нашей болтовни.

Надя видела, что он сожалеет о своей неуместной запальчивости. Она улыбнулась ему, хорошо так улыбнулась, как любящая мать не очень удачливому сыну.

— Мне кажется, Федор Анатольевич, что я старше вас. Вы обижаетесь, как маленький, дуетесь, отворачиваетесь. Зачем это? Хотите, я вам правду скажу?.. Мне весело сидеть здесь с вами, и слушать, и смотреть. Я сама не знаю, как это получилось. Еще утром я ненавидела вас. Но теперь прошло. Совсем прошло! — ее золотистые глаза не лгали и не умели лгать.

Он залюбовался ими, и в груди его тяжело ворохнулось бревно предчувствия. В груди его ожила на мгновение такая боль, что свет померк и люди, стены, столики растеклись в сизое пятно.

— Не надо так, Надя, — попросил он. — Я ведь не железобетонный.

— Что с вами?

— Ничего, — он испугался, что выдал себя с головой, выставил себя на посмешище перед девчонкой. Мало над ним смеялись, еще захотелось.

Надя тоже испугалась темноты, выплывшей на его щеки.

— Вам плохо? Выпейте вина.

Он осушил бокал с наслаждением. Призраки отступили. То, что ему померещилось, было нереально, невозможно и оттого особенно восхитительно. «Кто-то все равно будет мужем этой девушки, — подумал Пугачев. — Какой-нибудь ухарь. Наверное, она будет плохой женой, слишком избалованна, требовательна, непостоянна. Но как же чудесно смотреть в эти умные глаза и слушать этот звенящий, напряженно-изнеженный голос».

И дальше: «Ты ищешь себе нового идола, Федор, так уж ты устроен. Но разве тебе мало Алеши? Служи ему, поклоняйся. Прошибай ради него лбом пустоту. Мальчик стоит того».

Я НЕ ТАК ЖИВУ, подумал он.

— В моем возрасте, — сказал он Наденьке, — человек начинает заново усложнять мир. От этого он не становится лучше. Ни человек, ни мир.

Надя понюхала вино, посмаковала глоточек и заела шоколадом. Ее немного потянуло домой.

— Он начинает искать в мире ценности, — продолжал Федор Анатольевич, — которые когда-то утратил. Более идиотского занятия нельзя и выдумать.

Надя сказала:

— Федор Анатольевич, мне пора домой.

— Да, конечно. Сейчас, только расплатимся.

— Но если вы хотите, посидим еще?

— Зачем же, сейчас пойдем.

— Я передумала, мы будем сидеть тут до закрытия. А после поедем в ночной бар. В «России» есть ночной бар.

Пугачев махнул официантке, расплатился рублями и мелочью. Оставил на чай полтинник.

— Какой вы щедрый, — сказала Надя.

Пугачев на нее не глядел больше. Он решал, следует ли ему допить вино, которого еще порядком оставалось в графинчике. И решил, что следует, то есть обязательно надо допить. Раз уплачено. Он подумал, что зря так распинался перед Надей, и не просто распинался, а жулился выглядеть поинтересней. Вот уж истинно — со свиным рылом в калашный ряд. Но что поделаешь, если накатила такая минута… Сейчас они расстанутся и, скорей всего, больше никогда не увидятся. Это справедливо.

— Я забыла спросить, — напомнила о себе Надя, — как у вас кончилось тогда, с затоплением?

— Сто рубликов у меня отхапал товарищ Пименов. Да-с, идемте?

Он встал и пошел к выходу, не оглядываясь. Нервы его были не в порядке. В последнее время его настроения быстро менялись, и он ничего не мог с собой поделать. Сейчас смех, а тут же рядом — черная меланхолия, будто кто-то раз за разом совал его в прорубь и вытаскивал на солнышко. Кто-то безжалостный над ним куражился.

Помогая Наде одеваться, придерживая ее шубку, он вдохнул незнакомый слабый аромат ее волос. «Чудо, — подумал он. — Она вся чудо! А я старый издерганный хрыч».

На улице ветер стих, было морозно и необыкновенно светло.

— Как же Алеша один дома? — спросила Надя.

— Он привык.

— Вы часто уходите по вечерам?

— Бывает. Я подрабатываю, даю уроки математики оболтусам, которых родители прочат в институт.

— Ах, так вы репетиторствуете? Вот откуда эти шальные полтинники на чай.

Они дошли до остановки автобуса.

— Может быть, пройдем пешком немного? — нерешительно предложила Надя, поражаясь собственным словам.

— Как угодно.

— А вам не угодно?

— Мне угодно, что вам угодно.

— Не умеете вы ухаживать, Федор Анатольевич. Знаете, как за мной мальчики в университете ухаживают? С трепетом, — она соврала, конечно. Никто за ней, собственно, не ухаживал, если не считать Виктора Муравьева. Так тот не ухаживал, а подстерегал.

— Вам все к лицу, Надя, кроме пошлой игривости.

— Федор Анатольевич, а почему вы то «ты» мне говорите, то «вы». Давайте перейдем на «ты». Можно, я буду называть вас Федей?

— Пожалуйста. Если угодно.

— Угодно, угодно. Посмотри, Федя, какой прекрасный зимний вечер. Стоит ли в такой вечер закапываться носом в землю… Посмотри, какая красивая девушка шагает рядом с тобой. Ну, погляди на меня, Федор.