Искушение

— Я не алкоголик, — отозвался Пугачев. — Впрочем, думайте как хотите, но тут нам делать нечего.

На них уже начали обращать внимание, не на них, точнее, а на Наденьку.

— В этом нет ничего стыдного, — заметила она. — Многие великие люди были алкоголиками. Они спивались по социальным мотивам. А некоторые от несчастной любви.

— Поговорим об этом в другом месте, — попросил Пугачев, брезгливо оглядывая зал.

К ним направился раскосый мужчина в каком-то вельветовом балахоне, высокий, крепкий, как пушечное ядро. Он сразу взял крепко Надину руку, не обращая внимания на Пугачева.

— Проходи, красавица. Вина выпьем! Есть особое вино. Не всем дают. Мне дают. Гулять будем!

Это был слегка потрепанный покоритель сердец. Надя рванула руку и не вырвала. Сердечко ее застучало.

— Убери лапу! — сказал Пугачев, кладя свою руку поверх их, дружески сцепленных.

— Ого! — одобрил раскосый покоритель. — Девочка не одна? Не заметил. Сто раз извиняюсь. Но я и тебя приглашаю, приятель. В обиде не останешься. Меня зовут Миша. Не слыхал?

Надя вырвала-таки руку и бегом побежала на улицу, на воздух. Следом вышел Пугачев.

— Испугалась?

— За вас.

— Говорил тебе, не место тут.

— А вы испугались?

— Мне пугаться поздно. Мои страхи давно позади.

— Значит, вы смелый человек?

— Я равнодушный человек, Надя… Не передумали еще насчет кофе?

— А вы?

Он стоял на ступеньке, над ней, и с высоты сказал:

— Я постараюсь делать то, что вам нравится.

Странные слова, и странно они прозвучали, как фальшивая нота. «Он что, собирается со мной встречаться?» — подумала Надя. И тут же поймала себя на мысли, что Федор Анатольевич сегодня совсем не тот, которого она помнила. И не в том дело, что трезвый. Какой-то он подозрительно деликатный и, пожалуй, вкрадчивый. И лицо его кажется посвежевшим и печально-красивым. Он похож на человека, вернувшегося из дальнего путешествия. «Что со мной? — спросила себя Надя. — Почему меня это трогает?»

В кафе по соседству Пугачев, не советуясь с Надей, заказал орехи со сливками, кофе, бутылку воды.

— А вино разве не будем пить? — наивно спросила Надя.

Он ответил ей быстрым насмешливым взглядом, подозвал официантку и попросил триста граммов легкого вина «для девушки».

Через полчаса они беседовали как старые приятели. Вино стояло нетронутое. Надя измазалась шоколадом, раскраснелась, успокоилась. Вздорные мысли покинули ее. Федор Анатольевич говорил без умолку, глухо, возбужденно, иногда подносил рюмку ко рту, но тут же ее отставлял:

— Время — вот бог над людьми, вот высшая инстанция. Неумолимое коварное время. Я помню, Надя, как умолял раньше время: ну пожалей! не уходи от меня так скоро! Я тогда хорошо чувствовал, что время — единственный бог. Его частицы рассеяны в нас. Мы приходим из времени и уходим в него. Я физически его чувствовал, как реку, которая нас уносит. Там, где омута, река замедляет течение. Слушаешь, Надя? Я искал во времени не скорости, а глубины. Но это трудно объяснить… Если бы не время, человек сам бы стал равен богу. Но оно сильнее… А потом я перестал замечать его власть. Пустяковый, в общем-то, случай выбил меня из колеи, и я забыл бога. Бога нельзя забывать, а человеческий бог — время.

— Это фетишизм, — сказала Надя.

— Фетишизм? Пусть. Человек становится человеком с той минуты, когда его начинают мучить так называемые вечные вопросы. Например, какие? «Что есть жизнь?», «Почему человек смертен?» — и так далее. Очень, в сущности, простые вопросы, детские вопросы. Вопросы от лукавого. Но, однажды начав задавать их себе, человек теряет покой. Остановиться он уже не умеет, не властен. Он мечется, как раненый зверь, пока не найдет какую-нибудь лазейку в этой черной стене. Он смешон, нелеп со стороны — взрослый умный человек с детским испугом в глазах. Но ведь он переживает второе рождение. В чем смысл жизни? — вот что он хочет постичь своим несовершенным разумом. И каждый из обреченных постепенно вырабатывает собственную спасительную концепцию, вернее, заимствует ее из разных источников. Иногда совершенно неожиданных. Все религии — это не что иное, как приемлемые для большого числа людей концепции смысла жизни. И концепция эта всегда есть фетиш. Потому что до объективной истины (если она существует) одинокий человеческий ум дотянуться не в состоянии, не может. Из огромного числа идей он выбирает несколько, успокаивается на них и тогда уже начинает мало-мальски без страха существовать.

— А кто не находит?

— Тот погибает.

— Наука тоже фетиш, Федор Анатольевич?

— Один из самых типичных. И наука, и искусство, и философия, и… пьянство.

— Вы очень мрачно смотрите на мир, товарищ инженер. А любовь — тоже фетиш?

— Нет, любовь — это инстинкт, не состояние, а свойство души.

— Мудрено вы разговариваете с бедной девушкой Наденькой. Хотите, видно, интеллектом меня обескуражить. Только я всяких этаких речей за полгода — во сколько наслушалась. По-моему, человек начинает фетиши выдумывать просто от лени, от безделья и, может, от нездоровья. Но вы-то не больны, Федор Анатольевич. Зачем вам это нужно?

Пугачев покачал головой, в сотый раз поднес рюмку ко рту.